Джон Грин - Многочисленные Катерины

– Ну, – сказал Колин, который пил молоко с добавлением кофе, – на это можно посмотреть с трех сторон. Либо 1) то, что всех девочек, которые мне нравились, объединяли восемь букв – большое совпадение, 2) мне просто нравится имя «Катерина», либо же 3) я так и не разлюбил тебя после нашего двух-с-половиной-минутного романа.

– Знаешь, ты тогда был очень милым, – сказала она и подула на кофе, сложив губы трубочкой. – Я помню, что тогда так подумала. Ты был хипстером раньше хипстеров.

– Мне кажется, дело все же в третьей причине.

Колин улыбнулся. Вокруг них гремела посуда. Посетителей было множество. Официант курил на кухне длинную тонкую сигарету.

– Мне кажется, ты нарочно пытаешься быть странным. Тебе это нравится. Это делает тебя собой, а не кем-то другим.

– Ты говоришь, как твой отец, – сказал он, вспомнив о Безумном Ките.

– Я подумала, что ты безумно привлекательный, еще тогда, когда переживала из-за контрольной по французскому, – ответила она.

Она не отвела от него глаз и даже не моргнула. Ее глаза были голубыми, как небо. А потом она улыбнулась:

– А сейчас я тоже говорю, как папа?

– Как ни странно, да. У него тоже ужасный французский.

Она засмеялась. Официант потушил сигарету и подошел к их столику, чтобы спросить, не нужно ли им чего-нибудь еще. Катерина I сказала, что нет, а потом повернулась к Колину и спросила:

– Ты знаешь что-нибудь о Пифагоре?

– Да, я знаю его теорему, – сказал Колин.

А она сказала:

– Нет, про самого Пифагора. Странный был мужик. Он считал, что математика – ключ к тайнам мира и все на свете можно выразить числами. То есть вообще все.

– Что, даже любовь? – спросил Колин, чуть расстроившись из-за того, что она знала то, чего не знал он.

– И особенно любовь, – сказала Катерина I. – Ты научил меня французскому, так что я уже могу сказать: 10-5 пробел 16-5-14-19-5 пробел 17-21-5 пробел 10-5 пробел 20-1-9-13-5.

Колин долго смотрел на нее молча. Шифр он разгадал быстро, но молчал, пытаясь понять, когда она его придумала и успела запомнить. Даже он не мог так быстро переводить французские буквы в арабские цифры. Je pense que je t’aime, сказала она числами: мне кажется, ты мне нравишься. Или: мне кажется, я тебя люблю. У французского глагола aimer два значения. И поэтому она ему и нравилась, поэтому он ее и любил. Она говорила с ним на языке, понять который до конца невозможно, сколько его ни изучай.

Он молчал до тех пор, пока не сформулировал готовый ответ, который помог бы ему сохранить ее интерес к себе, не удовлетворив его до конца. Колин Одинец еще ни разу не выстоял в финальном раунде отношений, но в первом раунде всегда сражался как настоящий чемпион.

– Ты так говоришь, потому что я участвовал в телешоу, которое никто не смотрит, – сказал он.

– Возможно.

– Или, может быть, – сказал он, – потому что тебе льстит, что я восемь лет жизни гонялся за буквами твоего имени.

– Может быть, – признала она.

А потом у Колина зазвонил телефон. Мама. Их вылазка была окончена. Но было уже слишком поздно. Катерина I уже начала превращаться в Катерину XIX. Она собиралась вернуть себе по праву принадлежавшее ей место на троне.

– С твоими историями вот какая штука, – сказала Линдси в сумерках, когда они с Колином подошли к лесу. – В них до сих пор нет морали, ты не умеешь разговаривать за девочек, да и вообще ни о ком, кроме себя, почти не рассказываешь – все истории только о тебе. Но я уже представляю твою Катерину. Она умная. И немножечко вредная. Мальчикам это нравится. Почти всем. Я сама так заполучила Колина. Катрина была привлекательней и сильнее хотела быть с ним. Они даже недолго встречались перед тем, как он влюбился в меня. Но она слишком простая. Я знаю, что она моя подруга и, возможно, даже девушка Гассана и все такое, но Катрина проще пазла из четырех кусочков. – Колин засмеялся, и Линдси продолжила: – Нравиться людям – это так легко. Даже странно, почему не у всех получается.

– Для меня это не так уж легко.

– Да ну, фигня. Мне ты нравишься, хотя обычно мне не нравится никто. И Гассану, я вижу, тоже никто не нравится, но ты – исключение. Тебе просто нужно больше людей, которым не нравятся другие люди.

– Значит, тебе вообще никто не нравится?

Они зашли в лес; узкая тропинка то и дело пропадала из виду. Линдси махнула рукой в сторону деревьев и сказала:

– Ты круто расстрелял лес, умник. Вот было бы круто, если б ты завалил кабана!

– Я не хочу убивать свинью, – признался Колин. Он конечно же читал «Паутинку Шарлотты», про поросенка, которого спасла девочка.

– Значит, тебе вообще никто не нравится? – повторил он свой вопрос.

– Ну, это преувеличение, – ответила она. – Просто я давно уже поняла, что лучший способ нравиться людям – не очень-то их любить.

– Но тебе же на многих не наплевать. Например, на старичье, – напомнил Колин.

– Ну, старичье – это другое, – сказала она, а потом остановилась и повернулась к Колину, который запыхался, взбираясь по крутому склону. – Со старичьем такая штука: они меня ни разу в жизни не подводили, так что за них я не переживаю. Так что да, младенцы и старичье – исключение.

Они долго шли в тишине. Всюду вокруг них высились тонкие прямые стволы деревьев. Тропинка становилась все круче, петляя по склону холма, и наконец впереди показалась скала футов в пятнадцать высотой.

– А теперь придется заняться альпинизмом, – сказала Линдси.

Колин окинул взглядом отвесный склон. «Наверное, на свете есть люди, способные взобраться на этот камень, но я явно не из их числа», – подумал он, а вслух сказал:

– Ну ладно!

Линдси повернулась к нему, ее щеки блестели от пота.

– Шучу.

Она взобралась на сырой, поросший мхом валун, и Колин, последовавший за ней, заметил узкую, заросшую расщелину.

– Я тебя сюда привела, потому что ты единственный, кто сможет сюда пролезть. Пролезай! – сказала она.

Колин убрал паутину – прости, Шарлотта, – повернулся боком, присел и медленно протиснулся в расщелину, удаляясь от меркнущего света. Вскоре он совершенно ослеп и уперся коленями, спиной и головой в камень. На мгновение он запаниковал, решив, что Линдси обманула его, замуровала, а теперь бросит здесь. Но все же продолжал двигаться вперед.

Что-то проскользнуло, коснувшись его спины. Он вскрикнул.

– Расслабься, это я, – засмеялась Линдси. Ее руки нащупали в темноте его плечи. – Сделай еще шаг, – сказала она.

Колин послушался, и камень больше не сдавливал его.

– Иди дальше, – сказала Линдси. – Можешь выпрямиться.

Потом он услышал, как она шарит по земле.

– У меня тут есть фонарик, но что-то я его не… а, вот он!

Линдси всучила ему фонарик, он повертел его в руках, и мир осветился.

– Ух ты! – сказал Колин.