Джон Грин - Многочисленные Катерины

Тогда я уже познакомился с Гассаном и был влюблен в брюнетку с голубыми глазами из школы, которую всегда называл Катериной Несравненной; Гассан был как Сирано [86]и подсказал мне, как завоевать ее любовь, потому что, как мы знаем по истории с Катриной, Гассан в этом неплохо разбирается, и это сработало, я любил ее, и она любила меня, и это продолжалось три месяца, до ноября десятого класса, когда она наконец порвала со мной, потому что – цитирую – я был для нее одновременно «слишком умен и слишком туп», и это была первая из дурацких абсурдных причин, по которым Катерины меня бросали.

Череду таких причин продолжила всегда одетая в черное Катерина XIV, с которой я познакомился той весной, когда она подошла ко мне в кофейне и спросила, читал ли я Камю [87], а я читал его и сказал об этом, а потом она спросила, читал ли я Кьеркегора [88], Кьеркегора я тоже читал и сказал об этом; когда мы вышли из кофейни, то уже держались за руки, и в моем новом сотовом был записан ее номер телефона; она любила гулять со мной по берегу озера, где мы наблюдали за тем, как волны бьются о берег, и именно там она сказала, что в жизни есть только одна главная метафора – вода, бьющаяся о камни, потому что, сказала она, и вода и камни от этого страдают; а потом она бросила меня в той же кофейне, где мы встретились тремя месяцами ранее, сказав, что она – вода, а я – камень и мы будем биться друг о друга, пока от нас ничего не останется, а когда я заметил, что воде ничего не делается от того, что она вызывает эрозию камней у озера, К. XIV с этим согласилась, но все равно меня бросила.

Тем же летом в лагере я познакомился с K. XV, у которой были большие карие глаза, как у щенка, и о ней хотелось заботиться, но она не хотела, чтобы я о ней заботился, потому что она была очень независимой феминисткой, и я нравился ей потому, что она считала меня великим мыслителем своего поколения; но потом она решила, что я никогда не стану – снова цитирую – художником, и это, видимо, плохо, хотя я никогда и не заявлял, что я художник, и если ты меня внимательно слушала, то знаешь, что я сам признаю, что горшки лепить не умею.

После ужасного затишья я встретил Катерину XVI на крыше отеля в Ньюарке, Нью-Джерси, во время Академического декатлона, когда учился в десятом классе; у нас был настолько бурный и страстный роман, какой только может случиться за четырнадцать часов во время Академического декатлона, то есть нам даже пришлось выгнать из комнаты трех ее соседей, чтобы там целоваться, но потом, когда я завоевал только девять золотых медалей, облажавшись в риторике, она бросила меня, потому что дома в Канзасе у нее был мальчик и она не хотела бросать его, так что бросить пришлось меня.

С Катериной XVII я познакомился, не буду врать, в Интернете, в январе следующего года; у нее был проколотый нос с кольцом, еще она знала много необычных слов, связанных с инди-роком, кстати, слово «инди» я узнал от нее, и было интересно слушать, как она рассуждает о музыке, а однажды я помог ей красить волосы, но потом, три недели спустя, она бросила меня, потому что я был эмо-ботаник, а она искала тру-эмо.

Хотя я избегаю использовать слово «сердце», если речь идет не об органе, перекачивающем кровь, Катерина XVIII, несомненно, разбила мне сердце, потому что я ее безумно любил с той самой секунды, как увидел на концерте, куда Гассан заставил меня сходить в летние каникулы; она была невысокой рыжей женщиной, которая терпеть не могла, когда ее называют девочкой, и я ей нравился; она понимала мою нерешительность, поэтому я на многое вознадеялся и писал ей очень длинные и ужасающе философские письма, а потом она бросила меня по электронной почте после всего двух свиданий и четырех поцелуев, и я продолжил писать ей очень длинные и ужасающе жалкие письма.

Всего через две недели после этого на пороге моего дома возникла Катерина I и вскоре стала K. XIX; она – хорошая девочка с добрым сердцем, которая любит помогать людям, и никто другой не заставлял мое сердце – боже, я не могу остановиться! – пылать, как это вышло с ней; я очень хотел, чтобы она всегда была рядом, но она переменчива, а я не уверен в себе – люди с такими характерами плохо подходят друг другу, но я все равно любил ее, думал только о ней и положил все свои яйца в ее корзину, и 343 дня спустя остался с пустой корзиной и бездонной дырой в животе, но теперь я решил, что буду вспоминать о ней как о хорошем человеке, с которым мы здорово проводили время, пока не попали в неисправимо плохое положение.

Мораль этой истории в том, что помнишь не то, что случилось. Наоборот, случается то, что ты помнишь. И вторая мораль этой истории, если у истории бывают две морали, в том, что Бросальщики ничем не хуже Брошенных. Расставание – это не то, что кто-то делает с тобой, а то, что происходит с вами обоими.

– И третья мораль этой истории, Умник, в том, что ты только что рассказал отличную историю и доказал, что, выслушивая истории бывших и нынешних работников «Гатшот Текстайлс», любой– любой! – сможет после нескольких уроков научиться рассказывать первоклассные истории.

– Когда я рассказал эту историю, дыра в моем животе заросла.

– Чего?

– Ничего. Так, мысли вслух.

– Вот кто нам на самом деле нравится. Люди, рядом с которыми можно думать вслух.

– Люди, которые были в наших тайных убежищах.

– Люди, при которых можно кусать большой палец.

– Привет.

– Привет.

– …

– …

– Ух ты. Моя первая Линдси.

– Мой второй Колин.

– Ух ты, здорово. Давай еще раз.

– Давай.

– …

– …

– …

– …

– …

– …

– …

– …

Поздно ночью они вместе вышли из пещеры, но поехали домой порознь, Колин – в Катафалке, Линдси – в розовом пикапе. Они снова поцеловались около дома, и этот поцелуй оказался очень приятным, как и обещала улыбка Линдси, а потом прошли в дом и уснули.

Колин проснулся с петухами, совершенно разбитый, и еще целый час лежал в постели, прежде чем спуститься вниз. Гассан уже сидел за дубовым столом, и перед ним лежала кипа бумаг. Колин заметил, что Холлис не спала на диване – может быть, у нее все же была своя спальня.

– Бухгалтерский баланс, – объяснил Гассан. – Кстати, очень интересная штука. Холлис мне вчера вечером объяснила. Ну что, ты с ней целовался или как?

Колин улыбнулся.

Гассан встал, глупо ухмыльнулся и весело хлопнул Колина по спине:

– Ты стервятник, Одинец. Ты кружишь, детка. Кружишь и спускаешься все ниже и ниже, выжидая момента, когда сможешь опуститься на тушу романа и начать пировать. Это восхитительное зрелище, и особенно в этот раз, потому что мне нравится эта девчонка.

– Пойдем позавтракаем, – предложил Колин. – В «Хардис».