Книга без названия

Да я в прошлый раз говорил о Совести Человечества? Смешно говорить о Совести Человечества, когда оно, человечество, в этой войне закопало в землю миллионы, миллионы самых молодых и сильных своих мужчин, сожгло дотла сотни тысяч городов и сел, пустило по миру много обездоленных стариков и сирот. И каждый же из сторон считал, что он исполняет священный долг. Нет, справедливости на земле нет, и не будет. Я сомневаюсь, что у людей есть верное понятие о справедливости. Наши отцы были правы, когда завещали потомкам никогда не расставаться с черным оружием. Они никогда не говорили просто так - изрекали проверенную веками истину.

Я тоже когда-то считал, что есть нечто единое целое, именуемое человечеством. Это выдумка пишущих людей. Человечества нет. Есть группы людей, сбитых в стаи, враждующих друг с другом. Слабых поглощают. Сильные ждут момента, чтобы нанести смертельный удар сопернику.

А зверь как поступает? Точно так же. Значит между людьми и зверями нет разницы? Просто звери честнее людей, ибо они не умеют оправдывать зло лживыми языками: голод принуждает их охотиться - они выслеживают, ловят и съедают жертву.

Наш лесной лагерь окружили. Нам удалось с боем вырваться. Тяжело ранен Жамурза. В сознании он стискивает зубы и молчит. Когда теряет сознание, кричит и стонет от боли. Идет дождь. Кажется, что лес растет, растет на дне моря. Этот дождь помог нам скрыться от преследования, но что делать с раненым? Ему хуже и хуже. Мы промокли до костей. Мы-то здоровы, а раненому каково?

И вот пришла мне мысль обратиться за помощью к Богу.

Сперва обдумал все, потом совершил небесной водой омовение, исполнил короткий намаз и произнес такой дуа:

- О, Вседержитель! Мы дети изгнанного из отечества народа, гонимые и преследуемые врагами, обращаемся к тебе за помощью. Взгляни на нас, Милосердный! У нас раненый. Он страдает и никто из нас не может дать ему ни облегчение, ни исцеление. Ты Обладатель неисчерпаемых океанов Милосердия, Добра и Щедрости! Удели нам, несчастным, щедрой рукой спасение. Ты скажешь «Кун! *» - и то, что должно случиться - будет. Скажи, о Справедливый, «Кун!» в нашу защиту! Амин! Ангелы небесные, спускающиеся с каплями дождя, донесите наш дуа до Великого Трона!

- Амин! Амин! - Произнесли мои товарищи.

Я обулся и сел рядом с остальными. Они смотрели на меня с удивлением, только Хасан проговорил:

- Чанга, твой дуа согрел мое сердце. Аллах нас не оставит.

Мы кое- как укрыли Жамурзу от дождя, а сами и не пытались. Просто плотнее прижались спина к спине, образуя круг с винтовками на коленях… и, вы поверите, -мы заснули! Устали. Третий день уходили от преследования.

- И-и! Бедненькие. Несчастненькие. Устали, истомились! Загнали вас, как зверюшек!

Пытаюсь открыть глаза, а веки такие тяжелые, а сон такой сладкий.

- Открой, милый, глазки-то. Открой, родимый!

Открываю… Передо мной стоит… женщина с мешком за плечами, а в свободной руке держит жердочку. Глаза небесного цвета лучатся в доброй улыбке, как цветки ромашки.

- Отрыл глазки-то? Тяжелы! Ну, не пужайся! Я - Дуня-Колдунья. Слыхал про меня? - спрашивает на русском языке.

- Нет, - признался я честно, - ты… Вы как попали сюда?

- Я живу тута.

Она низко нагнулась и заглянула в подобие шалаша, который мы соорудили над Жамурзой.

- Поранили бедолагу?

- Да… - я чуть не сказал «бабушка», но она не была старой.

- Ножку повредили, супостаты? Шастают, шастают - мало им кровушки, безбожникам! Буди, пойдем отсель.

- Куда? - удивился я.

- Туда, родненький, где огонек горит, где теплее тутошнего. И этому тут не место. А то умрет ведь! Да не пужайтеся, несчастненькие. Нет у меня зла на вас.

Опишу ее одежду. На голове валяная кавказская шляпа, которую носят косари (Мы называем «Мангал-кий»). Большое шерстяное старое одеяло с дыркой для головы посередине: и спина и перед прикрыты от дождя и ветра, брюки-галифе и солдатские ботинки.

- Буди уж, чего медлить-то.

Я начал расталкивать товарищей:

- Просыпайтесь! Нас в гости зовут. За нами пришли.

- Ты говоришь о Мулкулмовте *? - Сквозь сон спросил Малхсаг.

- Я говорю о женщине, которую послал Бог и говорю серьезно. Скоро наступит ночь, нам надо торопиться. Она приглашает нас к своему огню. Понимаешь - к огню!

Тут я вспомнил свой дуа и закричал:

- Вставайте! Она… Ее Аллах послал, кто бы она ни была!

Четыре новых удивленных пар глаз уставились на эту странную фигуру.

- Не признали Дуню-Колдунью! Чего стоять-то? Берите своего страдальца, да пошли поскорее, а то вы тут наследили, даже ливень не смог все смыть, как ни старается.

Она пошла вперед широкими шагами, мы за ней. Малхсаг догнал нашу нежданную добродетельницу и ухватился за мешок и жердь:

- Дай, мать, это понести мне.

Она безропотно уступила, но заметила:

- Жердь держи на весу. Не волоки по земле, не следи, - потом она повернулась, - ты как меня назвал?

- Матерью. Разве плохо?

- Хорошо! Ты первый, родненький, за столько лет добрым словом назвал. Дай отблагодарю-то.

Она чисто по-детски утерла рукавом губы, ухватила обеими руками Малхсага за лицо и чмокнула в глаз.

- Вы вторая женщина, которая целовала меня, первая - мать.

Она махнула обеими руками, как курица, которая стряхивает с себя дождь и быстрее зашагала вниз в лощину, по которой текла неширокая речушка.

- Идите по речке. Оно скользко, неудобно, зато без следов.

Шли долго, часа четыре-пять. Лощина ссужалась, превращалась в овраг. У самого тупика мы втиснулись в узкую щель, отходящую вправо, и оказались в темном пространстве.

- Не пужайтеся. Сейчас свет будет, - успокоил нас голос из глубины полной темноты. - У меня тут целый коробок спичек. На такой случай - приход гостей - потратим одну, а то можно бы огонь разворошить да сухих палочек подбросить, но долго ждать.

Спичка загорелась, высветив округлую нору шагов на десять.

- Вот и светильник. Что твое эклектричество!

Действительно, светильник, глиняная чашка с толстым ватным фитилем на боку, показался нам очень ярким. Мы находились в глиняном гроте. Пол был ровный. Повсюду со стенок свисали пучки трав, какие-то коренья, гроздья лесных плодов. В ряд стояли плетенные корзины, доверху наполненные чем-то. Здесь было сухо.

- Располагайтесь тута. Гостиная. Травка свежая, сухая, куда твоей перине до ней. А жердочка где?

- Я у входа ее бросил.

- Ой, не надо было там бросать, сюда нести следовало.

- Было темно, - извинялся Малхсаг. - Я принесу.

- Принеси уж, принеси, сыночек названный.

- Спасибо

- За что спасибо-то?

- За то, что сынком назвали. Думаю, мне здесь будет тепло, сытно. Вы не бойтесь: женщина, родившая меня, ревновать не будет.