Книга без названия

- Ай хитрюшенький! Какой подлиза! Ну, иди за жердью-то.

Она разворошила золу в очаге, бросила туда сухих листьев. Когда вспыхнуло пламя, подбросила еще тоненьких палочек, загорелся жаркий огонь.

- Сушится у огня будем по двое. - Приказал тамада, - Бейали и Малхсаг первые. Якуб на дежурство у входа. Чанги, ты посмотри наши продукты.

Наша хозяйка повесила на огонь маленькое железное ведерко с водой. Малхсагу наказала ту жердочку топориком порубить на короткие поленья. Для этого рядом с очагом стояла дубовая чурочка.

Чанги стал доставать из сумок наши припасы. С копченым курдюком и сыром ничего не приключилось, но кукурузные сискалы и толокно превратились в тесто.

- Не кручиньтесь. Не беда, -сказала женщина, - бросим в кипяточек - каша получится, сдобрим жиром - самая настоящая горячая похлебка будет.

У огня стояли два глиняных горшка, один большой, другой поменьше. Когда они вскипели, она туда набросала разных трав. Нас напоила из большого горшка по деревянной чашке:

- Пейте, чтобы простуда отпала. А то промокли. И этому страдальцу дайте. Потом я другой еще травки дам ему, чтобы боль утолить. Рана-то сквозная?

- Нет. Пуля сидит в бедре. - Ответил Малхсаг.

- Ай, беда! Мучает она его. Вынуть надо бы. Напоим вот травкой волшебной, посмотрим, куда она угодила, дура свинцовая. Авось вытащим. Недаром казачки прозвали меня Дуней-Колдуньей.

Жамурзу уговаривать не пришлось, когда ему объяснили, что это лекарство против сильной боли.

- Я думал горькое будет. Вкус особый и пахнет по-своему… - облегченно вздохнул раненый, - на сон тянет…

Никаких приспособлений у нее не было, кроме железной спицы, которой женщины вяжут шерстяные чулки. Она дезинфицировала ее, поливая жидкостью из пузатого флакона.

- Снимите штанишки-то, да на бок поверните, больным бедром кверху. Ой, как опухла-то, вздулась!

У нее были длинные тонкие пальцы. Ими стала осторожно поглаживать вокруг раны. Присев у изголовья Жамурзы, нагнулась к самому уху, тихим нежным голосом заговорила:

- Ты потерпи, родной. Чуть потерпи, если больно будет. Хорошо? Не думай о боли.

Жамурза кивнул головой и сонно произнес:

- Хорошо…

- Я нащупаю, где засела эта злодейка. Ты сильный, ты вытерпишь! Вытерпишь ведь?

- Вытерплю…

- Дуню-Колдунью матерными словами не будешь ругать?

- Не буду… Наши матерно не ругаются…

Когда она опустила кончик спицы в отверстие раны, у меня мурашки пошли по спине. Я посмотрел на Хасана, тот уставился в землю

- Еще чуть-чуть потерпи. Вот мы добираемся до нее. Ты сильный, крепкий! Пульке ли свалить такой дуб? Поживем еще, походим ножками по Божьей земле, на зло большевикам-душегубам. Вот она, вот! В кости застряла, кончиком-жалом своим впилась.

Я искоса посмотрел туда, она, все так же нежно поглаживая левой рукой вокруг раны, осторожно вытянула спицу, внимательно осмотрела ее.

- Глубоко сидит, злодейка, потому рана вспухла и вздулась. Придется примочки ставить, а как опухоль спадет, расшатаем ее и выдавим оттуда… ты согласен, родненький.

- Да, - отвечал Жамурза сонными губами.

- Ты пока не спи, хорошенький, поешь сперва, тебе силы нужны. Вот каша-варево поспело, покушаешь, если я попрошу? Сама с рук своих и покормлю.

- Покушаю…

Она зачерпнула готовую кашу из чуреков и кусочков курдюка, налила в глиняную чашку. Долго охлаждала, помешивая самодельной ложкой.

- Ты спишь уже?

Жамурза кивнул утвердительно, а потом, как будто раздумав, мотнул отрицательно.

- Вот, вот! Ты вроде спишь и не спишь. Открой ротик-то. Ай, ладная кашка получилась, сытная да вкусная! А пахнет как сдобно?! Запахом сыт будешь.

К нашему удивленью, она скормила раненому Жамурзе всю чашку до дна. Жамурза охотно ел с ее рук.

- Теперь спи. Боли не будет. Будем ставить примочки. Отдыхай, я гостей покормлю. А ночью…

Действительно, варево оказалось удивительно вкусным, и не удивительно: двое суток мы уходили от преследования под проливным дождем, имея с собой тяжело раненого товарища. До еды ли было?!

На завтрак хозяйка нас поила травяным чаем с медом.

- Это мед диких пчел? - Спросил Малхсаг.

- Нет. Диких пчел я не находила, живу уж сколько в лесу. Медом одарили меня казачки, которых я вылечила от разных хворей.

- Казачки? Какие казачки?

- Там внизу из станицы. От моей горы до станицы четыре километра всего. Мою гору они прозвали Страшной.

Для нас это было тревожной новостью, все переглянулись.

- Вы успокойтесь. Сюда никто не придет: это место заговоренное.

- Кем заговоренное?

- Мной.

- Слушайте, разве власть вас не трогает?

- Трогали однажды. Коровы объелись дурной травы и попадали, а бабы шум подняли, что это Дунья-Колдунья порчу навела на всю станицу, митинг в селе организовали. Решили выловить и отправить куда подальше, начальству из района волю свою передали. Наехало войска, милиции, да охотников всех вывели, заарестовали меня в моей норе. Свезли в район, допрашивают: «Кто такая? Где паспорт?». Отвечаю: «Называют Дуней-Колдуньей, паспорта отродясь не имела». - «Чем живешь?». - «Лесом. Лес меня кормит. Я никому не мешаю». - «А социализм строить кто будет за тебя?». - «Я не умею его строить. Я просто живу и ни единой живой душе обиду не творю». - «Ты знахарством занимаешься, баб деревенских дуришь». - «Неправда. Я лечебной травки даю, если просят и платы не требую. Но если в благодарность дадут полкаравая хлеба - спасибо им. А коровы дурной травы объелись, спросите у ветеринара вашего». Начальник милиции меня допрашивал: «А заговор в самом деле существует?» - спрашивает он однажды тихо. «Существует». - «У меня дочь десяти лет заика. Можешь заговорить?». - «А она от роду заикается?». - «Нет, в семь лет ее бык забодал, вот со страху и стала заикаться». - «Приведи, посмотрим на девочку твою». Он привел. Я с ней два дня повозилась по несколько часов - перестала заикаться. Хоть и энкеведешник, а благородный оказался. «Иди, - говорит - на все четыре стороны. Пока я здесь буду начальствовать, никто не тронет. Отпишу начальству, что ты умственно отсталая». С тех пор вроде отстали. Да и какой толк от мен? Я умею делать только то, что мне по душе. Дары лесные собирать. А это им не нужно… А пульку-то, злодейку, мы с ним вытащили ночью.

- Как вытащили? - Все разом вытянулись. - Когда?

- Вы сладко спали, а мы со страдальцем помучились с часок, расшатали ее и выдавили. Крепкий мужчина, постонал, поскрипел зубами, но не кричал. Спит теперь, как дите новорожденное. В кости сидела, а косточка-то видать надтреснула. Ему пока ходить нельзя, пока не заживет, этак, дней двадцать. Хотите на пульку-то поглядеть?

Она принесла алюминиевую кружку, потрясла, там что гремело.

Хасан выложил ее на широкую ладонь.

- Автоматная. - Он покачал головой, - такая маленькая, а какого мужчину свалила, а был дуб дубом, как она говорит.