Вторжение кочевников

А затем, когда лес вдруг расступился, Травка вывела нас к какому-то хутору, который располагался на небольшом холме. Я не видел смысла ехать дальше ночью, поэтому повернул в сторону ближайшего дома. Я был вымотан морально и физически. Только сейчас я ощутил голод и жажду. Я вспомнил, что не ел с самого утра. Тогда я ещё надеялся вернуть Олесю и сына обратно в Игву.

Теперь меня заботило только моё поселение и месть. «Есть ещё Василий, мой старый друг, – говорил я себе. – Есть мои товарищи, большинство из них сейчас окружены и застряли в Каменце.»

Это было слабое утешение моим бедам, но что-то должно было держать меня на плаву. Я понял, что не хочу, чтобы с моими товарищами случилось то же, что случилось с Новосёлками, я не хотел потерять свой посёлок и Игву. Это было ещё одно моё детище, которое нуждалось во мне.

А ещё мне помогала ненависть к врагу. Я надеялся как-то отомстить степнякам, и теперь жил этой мыслью, этой целью.

Травке тоже требовался отдых и еда. Я направил свою лошадку к домику, который стоял на краю хутора. Всего на хуторе было около десятка с лишком деревянных построек, которые громоздились на вершине небольшого холма. Лишь несколько построек были предназначены для проживания людей. Вокруг холма раскинулись пастбища, тут же имелись загоны для скота и несколько обработанных огородов. Вокруг пастбищ тёмной стеной стоял лес.

Тут в глуши и тишине хутор спрятался от внешней суеты. Дорога, которая вела к хутору с востока, была старой и почти не хоженой. Следы от телег тут если и были, то давно заросли травой.

Я въехал во двор и слез с лошади.

– Хозяева! Хозяева! – я постучал в дверь. – Пустите доброго путника на ночлег!

– Кто это ходит в столь поздний час?

Мужской ворчливый голос из-за двери оказался сухим и хриплым. Затем дверь открылась. Передо мной стоял старый дед с седой бородой, отросшей до груди. Его волосы были всклокочены. Он посмотрел на меня, измазанного в грязи и крови. Дедушка проскрипел, отважно глядя мне в лицо:

– Чего это тебе путник дома не сидится?

– А ты, дедушка, дай умыться, напои и накорми доброго человек, тогда и узнаешь, что меня к вам привело! – прорычал я.

Старик мою дерзость не оценил.

– Ишь ты, какой выискался! Здесь тебе не постоялый двор! – сердито заворчал он.

– Я заплачу! – попытался я угомонить деда весомым аргументом, но это лишь раззадорило его.

– А мы люди чай не бедные!

Я хмуро осмотрелся. Дед явно преувеличивал. Маленький хутор, живущий за счёт скотоводства, явно не блистал роскошью и богатством.

– Вот, держи! – я протянул деду серебряную монету.

– Мы сами по себе жили, и сами… – его взгляд упёрся в монету на моей ладони.

Он сглотнул, сгрёб костлявыми пальцами блестящий кругляш, а затем сунул его в рот и, зажал еле живыми зубами. Один из зубов при этом вывалился из его раскрытого рта, дедуган не обратил на это никакого внимания.

Он зажимал монету пальцами, рассматривая её со всех сторон. На его морщинистом лице расплылась улыбка и он, сам себе не веря, прошепелявил:

– Наштоящая!?

– Да! – сказал я, пролезая мимо шокированного старика в дом.

Внутри дома в единственной жилой комнате оказалась женщина и четверо детишек, все младше десяти лет. Дети ужинали, поедая кашу с мясом из котелка, который стоял в центре стола. Хозяйка стояла у печи. Я вежливо поздоровался с ней.

– Добрый вечер!

– А!?

Она повернулась, приветливая, улыбчивая, добродушная, подхватила полотенце и вытерла об него руки. На вид ей было за тридцать с лишним лет. Вряд ли она была женой старика, а с учётом всего остального, в том числе с учётом скверного характера старика, она вряд ли была его дочерью.

Щёки у хозяйки были румяные как персики, улыбка с морщинками в уголках рта, полные красивые губы, треугольный, почти от щёк, подбородок и высокий лоб, обрамлённый блестящими длинными распущенными чёрными волосами, что доходили ей до груди.

Я ждал, что она ответит на моё приветствие, осматриваясь вокруг. Увидев хозяйских детей, я немного нахмурился и вспомнил своего убитого ребёнка. Мои мысли понеслись вскачь, сердце обливалось кровью, морально я был опустошён смертью своей невесты и сына.

– И тебе добрый вечер, человече! – сказала женщина.

Чистое светлое лицо искренне улыбалось мне вежливой улыбкой, под бровями во впадинках спрятались серые глаза, весёлые, озорные, они смотрели прямо на меня.

– Смотри Фроська, серебро, настоящее серебро! – старик улыбался своим беззубым ртом. Его глаза блестели, как у сумасшедшего.

Всё чего мне хотелось в этот момент – прилечь и уснуть, но нужно было ещё и поесть, чтобы набраться сил для путешествия в Игву.

Мои терзания как-то отразились на лице. Евфросиния перестала улыбаться, у неё было обычное крестьянское лицо и широкий рот с ямочками у щёк. Весь её вид указывал на отличное здоровье. Она с любопытством посмотрела на меня в свете старой коптящей лампы, наконец, после короткой паузы женщина сказала:

– Проходи гость дорогой! – Фрося снова широко и приветливо улыбнулась, обнажив красивые ровные зубы.

Улыбка делала её ослепительной красавицей. Все эти подробности фиксировало моё подсознание, тогда как я сам был слишком измотан, чтобы придавать чему бы то ни было значение.

– Садись за стол. Сейчас угощу тебя своей кашей с бараниной!

Я без особого аппетита, лишь бы не обидеть хозяев, и чтобы поддержать свой уставший организм, отведал каши с мясом, сухими кренделями и всё это запил молоком.

Дети с завистью смотрели на меня, вяло жующего крендель с маком. Евфросиния согнала их с лавок и отправила на печь, но они и оттуда следили за мной. Старшие пацанята, то и дело показывали пальцами на моё оружие: щит я снял со спины ещё перед тем, как сесть за стол. А вот другие части доспеха оставались пока на мне.

Я кое-как поел, вежливо поблагодарил хозяйку за угощение и, отвечая на их осторожные взгляды, которые скользили по крови на мне, рассказал им о том, что происходит в Междуречье. Оказалось, что пастухи, живущие на хуторе, были не в курсе того, что армия кочевников оказалась под стенами Каменца, но жители были наслышаны о том, что происходило до этого. Они были уверены, что, по крайней мере, для них ничего не изменится. Женщина, правда, забеспокоилась, но старик только отмахнулся:

– Наш лес настолько густой, что эти жадные варвары ни за что не отыщут его. И дорога сюда почитай одна, да и та, давно не хоженая!

К тому времени как вернулся муж Евфросинии, старик уже спал рядом с детьми на печи. Женщина отвела меня на сеновал в хозяйственной постройке на отшибе, посветила мне лампой, дождалась, пока я тут же пристрою Травку, и, пожелав мне спокойной ночи, ушла обратно.