Сергей Чернышев - Техноэкономика. Кому и зачем нужен блокчейн

В случае приватизации пикалёвоподобного комплекса – а это типичная ситуация, таких в России тысячи – надо собственников, которые стоят в производственной цепочке до и после него, обременить довольно необременительными ограничениями. Будьте добры покупать нефелиновый шлам только у Пикалёвского глинозёмного завода и по цене, колеблющейся пусть и в широком диапазоне, но такой, при которой его основное производство и в кризис будет окупаться. Иначе глинозёмный завод загнётся и потянет за собой всех на дно.

О разруливающей инстанции

Итак, хозяйство страны устроено таким образом, что при распиле длинных производственно-экономических цепочек сплошь и рядом возникают ситуации Пикалёво. Все такие ситуации должны разрешаться единообразно. Нужна инстанция, полномочная руководить приватизацией в этих случаях, регулируя отношения между собственниками таким образом, чтобы цепочки не рвались – и все оставались хотя бы при своих.

Этой инстанции ни в коем случае не требуется ставить под сомнение факт частной собственности. Она будет корректировать дурость частных собственников, которые, будучи предоставлены сами себе, собственноручно «заказывают» себя киллеру «Невидимая Рука». В случае Пикалёво они успешно отказываются заткнуть пробоину в одном из критических отсеков, после чего под воду уходит всё производственное судно. Такова логика рынка, он занимается отбором жизнеспособных одноклеточных, но не занимается конструированием из них тканей, организмов и биоценозов. Рынок не озабочен формированием и поддержанием длинных и сложных цепочек и пучков добавленной стоимости. Он отвечает за поступление в продажу дешёвых конкурентоспособных штанов и помидоров.

При этом речь идёт о регуляторе корпоративного уровня – регионального или отраслевого, – который работает на то, чтобы добавленная стоимость выросла как интегрально, так и у каждого частного собственника, чтобы она распределялась между всеми участниками пропорционально их вкладу.

Представим, что собственность – это самолет. Нельзя приватизировать его так, чтобы первый пилот получил кресло и штурвал и не подозревал, с чем и зачем там ковыряются штурман, бортмеханик и стюардесса. Им надо объяснить, во-первых, что они – команда, и, во-вторых, как сделать так, чтобы самолет не гробанулся. Это и означает следующий этап становления общественной собственности – холдинговой, корпоративной, региональной, отраслевой, кластерной. На этом этапе возникает инстанция, которая берёт на себя хозяйственные функции на такой высоте, где рынок уже задыхается. Она не конкурирует на рынке капиталов, не сторожит его по ночам – она управляет ростом капитализации.

О моногородах: болезнь не там, где боль [44]

Первый акт мелодрамы «Моногорода» закончился трагикомически: проблему спустили на уровень губернаторов (ведь городишки эти где-то там у вас?), а финансирование прекратили. Проектов толком не могут насочинять…

Как если бы 22 июня 1941 года Главком заявил, что разбираться с вермахтом – дело руководства тех обкомов и исполкомов, на чьи территории конкретно вторглись. И не отвлекайте, товарищи, от макропроблем.

Мы с коллегами вернулись из уральского моногорода, куда ездили с заданием двух министерств.

А перед моими глазами другой моногород, на нижней Волге, где рос и окончил школу, где трудились родители. В Ахтубинске градообразующее предприятие – лётно-испытательный центр Министерства обороны имени Чкалова. Центр получал экспериментальные образцы самолётов, никогда не отрывавшиеся от земли, а отдавал их в армию облётанными, с полным комплектом документации. Типичный работник предприятия – Плюшкин, лётчик-испытатель, дочь которого училась в нашем классе. Регулярно по долгу службы он падал в штопор. Для непосвящённых: даже на серийном самолёте это критический, смертоносный режим. Он выходил с утра на работу, вновь и вновь вводил необученную машину в штопор, а нападавшись за год, уходил в «медвежий» отпуск – на целых два месяца.

Моногорода не исключительны, а типичны для нашей страны, долгие годы они вызывали не жалость, а зависть. Все как один мои одноклассники поступили в столичные вузы (в среднем по стране в том году – 29 %), трое из них – на Физтех, с ходу, без блата и репетиторов. Многие жёны лётчиков и инженеров заканчивали мед – и педвузы, потому в школах и больницах был высокий кадровый конкурс. Город жил целостным организмом: на земле и в небе все трудились рядом, знали друг друга и понимали, по будням было производственное товарищество, а по выходным – человеческое. Мы не знали проблем со смыслом жизни. Взрослые работали на переднем крае науки и технологии, отвечали за безопасность страны. С обрыва, где во взмахе застыло крыло Икара – памятник погибшим испытателям – открывался влекущий простор волжской поймы, вотчины рыболовов и охотников.

Первый удар по Ахтубинску нанёс не рынок, а пресловутый хрущёвский «волюнтаризм». Никите Сергеевичу из всей стратегической триады глянулись именно ракеты, и за короткое время авиационная отрасль просела. Город как-то притих, реже слышались сейсмические удары самолётов, вспарывающих звуковой барьер. Но вскоре, благодаря вьетнамской войне, стала проясняться новая роль авиации в локальных конфликтах. Было принято авральное решение догнать и перегнать. Как водится, любой ценой. И мимо наших окон повезли вереницы гробов – хоронили испытателей…

Во второй раз Ахтубинск «упал» в начале 90-х. Десять лет прозябал без бюджета. А сегодня опять живёт.

«Проблема моногородов» превратно понята и поименована. Это как остеохондроз: болит не в том месте, где реальная проблема, ноет меж региональных рёбер – а проблема в федеральном позвоночнике. Компрессы, горчичники, уколы бесполезны, нарушения – в хребте и костном мозге национального хозяйства. Корень «проблемы моногородов» никакого отношения к самим городам не имеет.

О моногороде: не диагноз, а привилегия

В России происходит институциональная смена типа собственности . У каждого предприятия появляется частный хозяин. А регулирующие инстанции, системы проектного и программно-целевого управления новые большевики упразднили. Но такая экономика XIX века, нынче уместная разве что в сельве и саванне, рвёт в клочья длинные цепи производственной кооперации – столетие назад это разъяснил ещё Веблен. В лучшем случае цементный завод выпиливается из тела пикалёвского комбината и втыкается в простейшую кооперацию – цементный холдинг Гальчева. Что за дело ему теперь до заморочек со шламами из отходов нефелинового производства?

Мысль не в том, будто при социализме хорошо, а при капитализме плохо. Понятно, что приватизация мыслилась и как решение проблемы неэффективных производств. На длинных цепочках добавленной стоимости, простроенных вдоль цепей и сетей технологических переделов по производству сложного оборудования, нерентабельными гирями висли советские заводы-нахлебники. Была надежда, что новые хозяева станут экономить на издержках, наводить порядок. Но пикалёвский завод «в помойку превратили» уже при участии частной собственности…