Алексей Зимин - Единицы условности

Спросить и пожаловаться на это было некому: пейзажи Псковской губернии исключительно безлюдны.

Иногда в полумраке свет фар выхватывает поселянина, стоящего у шоссе за прилавком, на который прикреплен плакатик с надписью «КОПЧЕНАЯ РЫБА. ЖИР», сделанной грязно-розовым маркером, - и опять - на десятки верст - ни одной двуногой особи. С поправкой на турбулентность дорога из Москвы до Пушкинских Гор по Новорижскому шоссе занимает семь-восемь часов. Очевидный прогресс по сравнению с девятнадцатым веком. Когда Николай Первый объявил об окончании пушкинской ссылки и приказал поэту срочно явиться в Москву на императорскую аудиенцию, у Пушкина это «срочно» заняло трое с половиной суток.

Под указателем «Пушкинские Горы. 24 км» весело горит валежник. Пламя уже перекинулось на сосенки из полосы отчуждения и лижет их юные стволы медно-пунцовым языком.

Мелкие лесные пожары - регулярный атрибут пейзажа русских дорог. Однажды я почти сто километров ехал на юге Ленинградской области мимо черного поля, которое раньше было лесом. Ощущение было, как будто все здесь выжгло Тунгусским метеоритом.

О том, что геенна огненная - это почтенная традиция, сообщают названия населенных пунктов. Пожары. И вот, пожалуй, самое характерное - Погорелое Городище. Поселок, между прочим, городского типа. Тамошнему мэру, наверное, трудно иметь веселое выражение лица. Нельзя же представляться мэром Погорелого Городища и улыбаться во весь рот.

Зону выжженной земли на подъезде к Пуш-киногорью оцепили пожарные. В этой части Псковщины - уйма озер и мелких речушек. Поэтому пожарные опустили хобот шлангов в ближайшее болотце и заливают горящий валежник. Валежник шипит и отравляет все вокруг густым ядовитым дымом. направо поворот -тут

Заповедник «Пушкинские Горы» - это что-то около двадцати тысяч гектаров земли. Двадцать тысяч гектаров лесов, нафаршированных озерами, полями, реками и дорогами. Двадцать тысяч гектаров, которые, если вычесть асфальтовые дороги и небольшое количество жилого фонда, построенного в эстетике раннего Брежнева, поддерживаются примерно в том биокультурном состоянии, как это было при Пушкине. На территории заповедника кроме казенных зданий и немногочисленных местных жителей расположены родовые усадьбы Пушкиных - Ганнибалов - Михайловское и Петровское. Усадьба друзей Пушкина Осиповых - Вульф - Тригор-ское, древнее городище Воронич и Святогор-ский монастырь, где находится пушкинская могила.

Кроме этих важнейших топографических ориентиров имеется еще полторы дюжины менее существенных усадеб, памятников и просто важных с точки зрения пушкиноведения мест.

Сразу после революции крестьяне, как водится, превратили все усадьбы в филиалы Погорелого Городища, аккуратно пустив красного петуха во все без исключения усадьбы.

Уцелела ничтожная часть оригинальных построек, но благодаря Сталину, превратившему празднование 100-летия пушкинской смерти практически в пасхальный ритуал, большее, пусть и не сразу, а за долгие годы, было восстановлено. Стройка продолжается и по сей день - в деревне Бугрово, в трех километрах от Михайловского, - заканчивают восстановление Усадьбы мельника. С печной трубы за ходом строительных работ наблюдает пегий аист. Их тут до черта, аистов. В старых географических метриках сельцо Михайловское даже записано как Зуево. От древнерусского имени аиста - зуй.

Пушкинские Горы до двадцать четвертого года назывались Святыми. Пушкину вообще везет на священную топографию. В Москве Пушкинская площадь разбита на месте Страстной.

Биографию Пушкина исследовали с той же дотошностью, как земную жизнь Христа. Тем более что Пушкин оставил о себе гораздо больше подробностей.

Наверное, в истории русской культуры нет персонажа более публичного, чем Пушкин.

Разве что Ленин, жизнь которого во всех подробностях тоже расписана по минутам.

Про Пушкина, кажется, все все знают, как будто он ведет дневник в Livejournal.

Знают, какая у него зарплата (десять рублей за строчку). И сколько баб у него было (три с половиной дюжины женских имен, знаменитый донжуанский список, собственноручно составленный Пушкиным в альбоме Лизы Ушаковой).

Вокруг Пушкина, как в хорошем романе, много правды и примерно столько же вымысла. Он существо эфирное, как телезвезда, и одновременно земное, как жужелица. У него были хорошие друзья и влиятельные биографы: Вяземский, Жуковский, Вересаев. А в качестве директора Пушкиногорского музея ему достался гениальнейший завхоз - Гейченко.

Гейченко - эпический, ренессансный персонаж. Наверное, кем-то таким хотел стать О. Бен-дер, решив переквалифицироваться в управдомы.

Гейченко возглавлял заповедник полвека - с середины 40-х до середины 90-х. Все, что там сохранено и построено, - сохранено и построено благодаря ему. Говорят, он умел сочетать чудеса редкой администраторской изворотливости, был одновременно и разбойником с большой дороги, и тихим мелодраматическим поэтом.

У Довлатова в повести «Заповедник» есть ощущение странного, гипнотического присутствия Гейченко. Живьем он там ни разу не возникает. Только упоминается пару раз. И Довлатов, не пользуясь ни какой-то специальной разрядкой букв, ни точными эпитетами, передает ощущение священного трепета, которое имя Гейченко вызывало в гуманитарных кругах СССР.

От Гейченко остался дом на территории усадьбы Михайловское. Пушкинский завхоз прожил там полвека своего директорства. За слюдяными, мутными окошками веранды видны полчища луженых самоваров. Самовары липнут к окнам носиками, как крестьянские дети.

От Довлатова осталось несколько топонимов. Гостиница «Дружба», которая выглядит теперь очевидно иначе, чем при Довлатове, - поскольку перенесла пагубное влияние эстетики раннего евроремонта. Турбаза в сосновом лесу, приземистое больничное здание из рыжего кирпича. И редкие антропологические типы.

Мы завтракали в кафе «Святогор». Там три страницы одних салатов. Попадаются салаты с удивительными именами. «Веселые гномики», например. Все беззлобно и простодушно несъедобно. Но не суть. За соседним столом двое бородачей завтракали водкой. Они уже выпили по шкалику, и теперь один вдруг решил остановиться, а второй его уговаривает - еще по одной. «Зачем еще? - спрашивает тот, которого уговаривают. - И после первого все понятно с этой водкой». - «А нет, шутишь. Если вторую не выпить, значит, и первая была зря».

Волосы у скептического философа пегие, как прошлогодняя трава. Под ногтями рудники черной грязи. Под пиджаком он носит буро-желтый свитер. Раньше свитер был, очевидно, коричневым, но потерял цвет от дрянных стиральных порошков. Или от времени.

Довлатовский тип алкоголика-философа сильно прорежен новыми экономическими отношениями. Охранники на въезде в усадьбы не пьют и не берут денег за контрабандную парковку машин. За это - увольнение, а новой работы не найти.