Лидия Завадовская - Кун Киу. Нефритовая бабочка

Объяснил бы лучше мне кто-нибудь, почему мне вообще надо было что-то объяснять женщине, у которой я просто снимала комнату, при этом регулярно внося за нее плату. В конце концов, Суда не была мне ни матерью, ни наставницей. И все же я всегда немного терялась в ее присутствии, а ее нежное отношение и забота обычно совершенно меня обезоруживали. За вкуснейший кофе на завтрак и выглаженную одежду я безропотно сносила все ее нотации, но это было уже слишком.

- Суда, ты не имеешь права!

Я изо всех сил пнула входную дверь и взвизгнула от боли - шлепанцы, в которые я все еще была обута, нисколько не смягчили удар. Зато на двери осталась уродливая черная полоса. Еще несколько минут я продолжала кричать и колотить в дверь на радость сплетникам-соседям, которые, несомненно, давно уже гадали, когда же у Суды наконец лопнет терпение, и она выставит «эту Киу». Видимо, счастливый день настал.

Когда первая злость прошла, я решила сменить тактику и, стряхнув с ног шлепанцы, уселась на них. Когда-нибудь в душе Суды должен был утихнуть монстр, заставивший ее так поступить со мной. В конце концов, она была доброй и отходчивой женщиной. Я стала ждать.

Минуту спустя внутри зазвонил телефон. Я услышала голос Суды, а потом ее шаги в прихожей. Щелкнул замок. Я вскочила на ноги.

- Это тебя, - сказала она.

Я не удержалась от, как мне хотелось верить, испепеляющего взгляда и поспешила внутрь.

- Алло?

- Киу! - услышала я взволнованный голос Таши. - С тобой все хорошо?.. Неважно, ты жива - это главное. Я понимаю, что у тебя там полный бардак, но ты нужна мне тут. Полчаса до выступления, а у меня нет никого на главную роль. Ты должна приехать.

- Таши, я…

- У тебя сломаны обе ноги?

- Нет.

- Тогда быстро, Киу, быстро!

Таши не сомневался, что я приду, даже после того, как я устроила сцену, сорвала репетицию и заявила о своем уходе. По пути домой, я размышляла, не стоит ли мне вернуться в штаб, чтобы выяснить, что случилось с Луисом и Пхатти после моего бегства. Или надо было бежать со всех ног из Бангкока и надеяться, что никто и никогда не узнает, где я скрываюсь? Настоящий ураган пронесся над моей жизнью, и я пока плохо себе представляла его последствия.

Проснувшись два часа назад, я старалась не думать и не вспоминать, сосредоточившись на решении насущных задач: найти одежду, добраться до дома. Я думала, что, оказавшись здесь, пойму, как мне следует поступить. Но Суда не оставила мне шанса, а теперь позвонил Таши с требованием, чтобы я немедленно ехала к нему. Смогу ли я выйти на сцену? Вспомню ли хоть одно движение?

- Он звонил весь день, - донесся до меня будто издалека голос Суды.

- Мне надо ехать, - сказала я, принимая решение. - Суда, - обратилась я ко все еще сурово смотревшей на меня женщине, - я вернусь и постараюсь все тебе объяснить. Честное слово, я приеду сразу, как закончится номер.

Она кивнула. В конце концов, она могла выставить меня за дверь, но не ей было решать, как мне жить.

Я надела босоножки, чмокнула Суду в щеку и бросилась на улицу. Несмотря ни на что я чувствовала себя обязанной. Я могла злиться, кричать и топать ногами, но одно оставалось неизменным: мне была невыносима мысль, что я могу подвести Суду или Таши, единственных людей во всем Бангкоке, которым было не все равно.

Разумеется, я опоздала, но Таши сумел добиться от менеджера клуба перестановки номеров. Вся труппа дожидалась меня у входа, и Ради тут же кинулась мне на шею. Обиды были забыты, никто не упрекнул меня за мое отвратительное поведение на вчерашней репетиции, никто не жаловался на решение бросить их на произвол судьбы накануне выступления. Этот теплый прием растрогал меня до слез. И, разумеется, Таши был тем человеком, который не выдержал первым:

- Развели тут сопли, - проворчал он, оттаскивая от меня Ради. - У тебя пятнадцать минут. Дуй переодеваться.

- А кто мне поможет с плюмажем?

- К черту плюмаж!

И я поспешила в гримерную.

Тайцы считают среду плохим днем, и я была склонна с ними согласиться. В среду я впервые услышала про Луиса Каро и в последний раз говорила с Эмили. Это случилось ровно неделю назад. Пока что сегодняшний день казался мне вполне сносным. Но я изменила свое мнение, когда, вбежав в гримерную, увидела человека, с задумчивым видом перебиравшего кисточки на моем туалетном столике.

- Алек! - невольно вырвалось у меня.

Он поднялся мне навстречу.

- Киу, проходи. Присаживайся. Мы побеседуем.

Я застыла в дверях, раздумывая, не стоит ли мне броситься с криками прочь отсюда. Быть может, охране клуба удастся хотя бы на время задержать мстительного бессмертного шамана, который пришел за мной. Я не строила иллюзий на счет того, зачем Алек решил меня навестить. На его месте я бы без хорошей причины из дома не выходила.

Рана, полученная им, затянулась, но переносица, казалось, все еще была сломана, и на коже в этом месте виднелся уродливый шрам. Это выглядело по-настоящему жутко, особенно, если знать, как именно он был ранен и почему все еще жив. Карие глаза, цветом напоминавшее отвратительное нуккидово пойло, внимательно смотрели на меня, будто изучая. А потом что-то вырвалось наружу из глубины, зрачок резко увеличился, теряя четкий контур, превращаясь в бесформенную черную кляксу…

«Не смотри ему в глаза!» - услышала я у себя в голове голос Кеуты, но было уже слишком поздно.

- Я думаю, тебе стоит закрыть дверь, - сказал Алек. - Ты ведь не хочешь, чтобы кто-нибудь еще пострадал.

В его голосе было столько угрозы, что холодок пробежал у меня по спине. Это был голос убийцы, маньяка, окончательно свихнувшегося шизофреника. Если бы я могла убежать, я бы убежала, наплевав на последствия. Но я не могла. Не поймите меня неправильно, я не принадлежу к тому типу людей, что готовы броситься навстречу собственной верной гибели, лишь бы спасти других.

Однако моя воля была парализована. Я была готова забиться в истерике, обратиться в паническое бегство, закричать, но не могла и пошевелиться. А потом вдруг медленно закрыла дверь и пошла к Алеку. Мое тело больше меня не слушалось.

- Подчинить лису не так сложно, как мне казалось, - словно сам себе сказал шаман. - Садись.

Я послушно села. Внутри меня зарождался дикий ужас, и даже сквозь эту марионеточную одеревенелость иногда пробивалась дрожь.

Алек опустился на корточки рядом со мной и внимательно взглянул в мое лицо. Глаза у него по-прежнему были ненормальными. Потом он взял с моего стола кисточку, обмакнул ее в одну из предусмотрительно открытых баночек с гримом и начал рисовать. Я чувствовала, как холодная краска ложится уже знакомыми узорами мне на кожу, и каждое прикосновение кисти, каждый мазок все сильнее сковывал мою волю. Из моего горла вырвался то ли стон, то ли плач, но, как я ни старалась, мне не удавалось разбить свои оковы. Мое лицо - я видела это в зеркале - оставалось спокойным, поза - почти расслабленной.