1984

"Значит, Лариска колется- промедолом там, омнопоном,- думал я, подходя к корпусу.-У Булгакова же есть рассказ "Морфий"- вполне хороший, правдивый рассказ. Морфий этому доктору Бомгарту совсем не мешал работать, даже наоборот. Или не Бомгарту? Перечитать бы... А повесился он от тоски, от простой, безысходной тоски- поживи-ка в деревне годик-другой, вздёрнёшься без всякого морфия"...

Мне стала ясна загадка её глаз- опиаты вызывают спазм m.sphincter pupillae- циркулярной мышцы, суживающей зрачок, и по степени суженности его можно судить и степени интоксикации. Стала ясна загадка работоспособности- наркотики- сильнейшие психостимуляторы, ликвидирующие усталость и сон. И ещё они вызывают эйфорию...

Эйфория... грозное и загадочное слово. Звучит, как Terra incognita в ХУ1 веке, как в Х!Х веке Северный полюс, как гора Эверест в начале 30-х, "пикник на обочине", "Туманность Андромеды"... лучше гор могут быть только горы...

Ну, подъём настроения. Ну, кайф. Но насколько? Люди из-за этого не боятся в тюрьму садиться- значит, оно стоит чего-то? Сильнее оргазма? С чем сравнить? С первой утренней затяжкой сигаретой? С получением миллиона наследства? С прыжком с парашютом?

Полный этими мыслями, я поднялся на второй этаж. В сестринской сидели ночные- сёстры из поликлиники, снятые сюда "на химию"- по производственной необходимости на месячный срок, Оксана и Ольга Фёдоровна. Лариса Павловна принимала у них смену строго и придирчиво.

-Да шо ты, Пална, дрючишь нас, точно мы только из училища,- обиженно поджала губки полненькая Ольга Фёдоровна.- Нам, совместителям, спасибо за всё сказать нужно, а порядок уже потом, с постоянными сотрудниками, наведёте. Пошли, Оксанка- главное, что у нас в журнале наркотиков всё в порядке, и апмулы пустые мы тютелька в тютельку сдали. А с остальным сами разберутся. Пошли с этого концлагеря, вон, как раз базар на Монголенко открылся.

Ночные сёстры, веселея и ободряясь с каждой минутой, вышли. Лариса Павловна осталась одна. Её не узнать было- узкая, очень хорошая юбка, молодёжная куртка, высокие туфли, новая причёска. Она даже слегка подкрасила брови и губы.

Я заткнул дверь ногой и мы очень долго целовались. Я обнаглел до того, что расстегнул на старшей сестре куртку, блузку и начал тащить вниз молнию на юбке.

-Э-э, Санечка, соблюдай субординацию,- отстранила меня Жура.- Вспотел, дрожишь, бедненький. Нравлюсь? Я ведь для тебя постаралась, котик. Я ж не совсем урода...

-Ты очень красивая, Жура... Я бы тебя всю исцеловал...

-Всю-всю?- прищурилась она.- Ловлю на слове. А сейчас отцепись- мы же на работе. Сначала нужно переодеться. Пройтись по палатам. С дежурными докторами поздороваться. Потом собираемся здесь...

В травмпункте сегодня дежурили хмурый Мельник и Арутюн Арташесович Карапетян- небольшого роста, пухленький вислоносый армянин лет 25-30. Он выглядел очень солидно, будучи в импортном хиругическом костюме с какой-то ближневосточной надписью, а лёгкие туфли без задников имели такие загнутые носы, что Карапетян смотрелся совершенным восточным баем. С Мельником они, похоже, не ладили.

Павел Александрович и сам был не в духе- его насильственно-хохляцкая, панибратская манера и сентенции исчезли куда-то. Разговаривал он очень мало, разговаривал только по-русски, на лице его была написана неприязнь и враждебность. Мне он не то, что не подал руку, а даже и не кивнул, точно видел впервые.

"А такой культурный казался",- осуждающе подумал я. Впрочем, все эти "крепенькие" мужики одинаковы- баловни судьбы, пока им везёт, они сама любезность- мол, смотрите и восхищайтесь, пока я добрый, пока решаю все проблемы. Но чуть что не так, и они тут же превращаются в строго официальных лиц, аж плеваться хочется. Попробуй на какой-нибудь козе подъехать с пустяковой бумажкой... Строят из себя самых серьёзных мужчин... Насмотрелся за годы учёбы.

Сёстры в травмпункте были новые, не сильно молодые. Я познакомился с Верой и Людой- обоим было уже за 30, и пошёл наверх.

В палатах было спокойно, утренние назначений были сделаны Оксаной и Ольгой Фёдоровной. Чувствуя усилившееся сердцебиение, я вошёл в сестринскую.

Лариса уже сидела там. Я задвинул щеколду, подсел и запустил ей руки под блузу. На этот раз прелюдии долго не продолжались- старшая повернулась спиной, стянула с попы трусики и штаны и нагнулась.

-Ну что ж ты? Разве ты не об этом мечтал?

Я замялся. Белая-белая девичья попа с ложбинкой была предо мной. Ложбинка продолжалась вниз и вперёд- это была правильная ложбинка, стоило только достать своего друга и, повозя по ложбинке, попасть в самые сладкие, самые таинственные глубины женского тела.

Но сегодня он почему-то подводил меня. Я подошёл, огладил ларисину попу, провёл рукой по ложбинке. Там было неожиданно сухо.

-Что-то расхотелось,- честно признался я.- Ещё постучит кто-нибудь.

-Тоже верно,- согласилась она, приводя одежды в порядок. -Тогда давай кофе пить.

Мы уселись на кухне. Лариса несколько раз поймала мои косые взгляды. Глаза у ней были совсем обычные, серые, но неуловимые.

-Мне кажется, ты спросить о чём-то хочешь, Санечка? Не стесняйся. Мы уже и так почти всё друг о друге знаем.

Она посмотрела на свои ногти, обкусанные до самого мяса. Я собрал всё своё мужество.

-Лариса,- каким-то не своим голосом сказал я,- это ведь не глюкоза была. Ты- колешься?

Жура внезапно подняла голову и с вызовом на меня посмотрела. Её серый, какой-то водянистый взгляд тут же заставил меня стушеваться.

-Нет, я ничего такого, -сбился я, осознавая, насколько кощунственный вопрос я задал.- Но нам работать вместе, и всё такое...

-А что- страшно?- вдруг поинтересовалась она, кладя мне ладонь на колено.

-Нет, не страшно. Многие колются- инсулин там, гормоны, антибиотики, цитостатитки. Но наркота- зачем?!

Своим искренним взглядом я попытался переломить этот перламутровый, многоопытный ларискин, но она опять одолела.

-Да, Сань, я- колюсь. Колюсь наркотой, той, что есть в отделении- промедол, омнопон, морфин. Даже дипидолором и и фентнанилом[u2] ,- совершенно просто произнесла она. -Вот так.

Со мной потом не раз случались такие моменты в жизни, "моменты истины", когда, как в конце детектива, вдруг всплывает очевидная правда, много лет не дающая покоя. И я всегда удивлялся именно неяркости этого события- небо не падало, преисподняя не разверзалась, мёртвые с косами не вставали из гробов- только жизнь продолжала щеголять по-будничному, только и всего.

В отделенческой буфетной ничего не изменилось, только я сделал порядочный глоток кофе и закашлялся.

-Ну и зачем...

-Как тебе объяснить... Вначале хотела память о Толике и дружках стереть. Бывало ведь совсем невмоготу- не поверишь, хотела бежать в Днепр бросаться. Он ведь меня и сына лишил, и возможности семью хоть какую-нибудь создать, пока молодая... А уколешься- вот и сладость, вот и забыто, вот и жизнь новой становится...