КОСМОПОЛИС

- Это меня устраивает.

- Ты такая внутри своей жизни. Когда я смотрю на тебя, чувствую большее возбуждение, чем в первые горячие ночи подростковой лихорадки. Я возбужден и смущен. Я гляжу на тебя и чувствую нарастающую эрекцию, хотя ситуация совсем к этому не располагает.

- Он не встанет, психологические факторы не позволят, - сказала она, - ведь он знает, что происходит сзади.

- В такие дни, я смотрю на тебя и чувствую электричество. Скажи, что ты его не чувствуешь. С той секунды, как ты села на сидение, после всего этого трагического ритуала бега, после грустной Иудейско-Христианской пробежки. Ты была рождена не для бега. Я смотрю на тебя и знаю кто ты есть. Твое тело мокрое и пахнет потом. Ты женщина, которая рождена сидеть в кресле, пока мужчина говорит ей, как она его возбуждает.

- Как получилось, что мы никогда так не проводили время вместе?

- Секс узнает нас, видит нас насквозь. Поэтому он так разрушителен. Он обнажает наше истинное лицо. Я вижу полуголую женщину, в изнеможении сжимающую бутылку воды между бедер. Достоин ли я чести, или же обязан, думать о ней, как о руководителе и матери? Она видит униженного мужчину, со штанами, спущенными до лодыжек, и выпяченной задницей. Какие вопросы он задает себе с такой позиции в мире? Возможно, важные вопросы. Вопросы, которые задают себе ученые. Например, почему "что-то", а не "ничто"? Почему музыка, а не шум? Красивые вопросы подходят к его такому низкому положению. Или, может, он думает более ограниченно, думает только о самом моменте? Думает о боли.

Боль была местной, но, казалось, она поглощает все вокруг: органы, объекты, улицу, звуки, слова. Ее смысл был в дьявольском осознании своей неизменности, и в то же время смысла не было совсем, кроме как для бессовестного "другого" мозга, расположенного немного ниже его мочевого пузыря. Эрик мог говорить о других вещах, но только через боль. Он будто жил внутри собственной предстательной железы - обидного факта в его физиологии.

- Жалеет ли он, что отказался от достоинства и гордости? Или он в тайне мечтает о самоунижении? - он улыбнулся Джейн, - Может, его мужественность всего лишь притворство? Любит ли он себя, или же ненавидит? Не думаю, что он знает. Или это меняется из минуты в минуту. Или вопрос настолько сильно теряется на фоне его дел, что он даже не отвечает.

Он думал, что говорит серьезно, а не для эффектности. Это были серьезные вопросы. Он знал, что говорит серьезно, но не был в этом уверен.

- В такие дни, он щелкает пальцами и загорается огонь его чувствительности и внутренней гармонии. Вещи, которые обычно не случаются, в такие моменты возможны. Она знает, что он имеет в виду, им даже не нужно прикасаться друг к другу. То, что происходит с ним, происходит и с ней. Ей не нужно залезать под стол, чтобы отсосать у него. Такая банальность не заинтересует ни одного из них. Между ними сильна эмоциональная связь. Пусть она проявит себя. Он видит все ее недостатки и чувствует, как мускулы таза начинают дрожать. Он говорит: "Скажи, чтобы я остановился и я остановлюсь". Но он не ждет, пока она ответит. Нет времени. Его сперматозоидам не терпится вырваться наружу. Она его возлюбленная, любовница и шлюха. Ему не нужно делать невыразимые словами вещи, которые он хочет сделать. Он просто должен о них сказать. Потому что они находятся за пределами любых норм поведения. Ему просто нужно произнести слова.

- Произнеси слова.

- Я хочу медленно трахнуть тебя бутылкой, не снимая солнцезащитные очки.

Она выпрямила ноги и издала какой-то звук, для самой себя, будто бы с таким звуком просыпалась душа.

Он увидел собственное лицо на экране, с закрытыми глазами и губами, изображающими беззвучный обезьяний вой.

Он знал, что камера работала в режиме реального времени, или должна была работать. Тогда как он мог видеть себя, если его глаза были закрыты? Анализировать не было времени. Он чувствовал, как тело следовало примеру независимого изображения.

Мужчина и женщина достигли завершения вместе, не дотрагиваясь ни друг до друга, ни до самих себя.

Инграм содрал перчатку с руки и выбросил в мусорное ведро. Сорвать и выбросить. Мрачно, но со смыслом.

Клаксоны звучали по всей улице. Эрик начал одеваться, ожидая, когда Инграм скажет слово "асимметрия". Но он ничего не говорил. Его настоящий доктор, Невиус, только однажды использовал это слово, во время пальпации, даже не подумав. После, он виделся с Невиусом каждый день, но никогда не спрашивал, что он подразумевал под этим словом.

Ему нравилось самому находить ответы на трудные вопросы. Это был его метод оттачивания мастерства на идеях и людях. Но что-то необычное было в идее асимметрии. Она была интригующей в мире за пределами тела, противоположность балансу и спокойствию, загадочный субатомный поворот, с которого началось сотворение мира. И вот, сам мир стал предательским и беспорядочным, из-за одной прибавленной буквы к слову "симметрия", которая меняет все. Но когда он от космической среды перешел к организму млекопитающего, самца, к своему организму, он почувствовал слабость и страх. Он почувствовал извращенное уважение к миру, боязнь его, далекость от него. Когда он услышал это слово, относящееся к моче и сперме, формирующего в его сознании изображение намоченных штанов и чувство опустошенности из-за импотенции, он был вынужден просто молчать.

Он снял очки и присмотрелся к Инграму, пытаясь прочесть его лицо. Оно было пустым. Он подумал одеть солнцезащитные очки на врача, чтобы тот стал реальным, дать ему особое значение в глазах других людей, но для этого очки должны были быть прозрачными, с толстыми линзами и нести в себе жизнь. Если знать этого человека десять лет, возможно, понадобится все это время, чтобы заметить отсутствие очков. Такое лицо терялось без них.

Первым заговорил не Инграм, а Джейн Мелман, помедлив перед открытой дверью, перед тем как продолжить прерванную пробежку.

- Я хочу сказать кое-что несложное. Есть время выбирать. Ты можешь расслабиться, принять поражение и вернуться с новыми силами. Еще не поздно. Ты можешь сделать выбор. Ты хорошо поработал для наших инвесторов на рынках и с быстрорастущими и с меняющимися ценами. В обоих случаях, ты превзошел все ожидания и на тебя никогда не влияло мнение толпы. В этом твой дар.

Он не слушал. Он смотрел на фигуру худощавого человека, бормочущего что-то себе под нос, рядом с кассовым аппаратом перед банком "Израели" на северо-западном углу улицы.

- У нас была большая прибыль, мы процветали, тогда как другие фирмы оставались ни с чем, - продолжала она, - Да, иена упадет. Не думаю, что она может подняться. Но в то же время, тебе придется отступить. Притормозить. Я советую тебе поступить так не только как твой финансовый директор, но и как женщина, которая все равно оставалась бы верна мужу, если бы все смотрели на нее так, как ты сегодня на меня посмотрел.