КОСМОПОЛИС

- В прошлой жизни я - исполнительный секретарь по внешней политике. Я ему говорю, слезь оттуда! Я не могу вести машину, когда твое тело лежит на ветровом стекле.

Эрик не мог отвести взгляда от левой части лица водителя. Поврежденный глаз Ибрагима зачаровал его, как ребенка, и ему даже не было стыдно так пялиться. Глаз будто бы был скручен, а бровь была прямая и немного приподнята. Веко было разделено на две части большим шрамом. Но не смотря на то, что веко обвисло и закрывало почти весь глаз, под ним все еще виднелось какое-то движение глазного яблока. Глаз будто жил собственной жизнью, отдельно от остального тела.

- Я ел за рулем, - сказал Энтони, размахивая своей коробкой с едой, - Заворачивал сандвичи в фольгу.

- Я тоже ел за рулем. Я не мог позволить себе перерыв на обед.

- Где ты облегчался, Ибрагим? Я делал это под Манхэттенским Мостом.

- Я тоже, точно там же.

- Я делал это в парках и скверах. Однажды даже на кладбище домашних животных.

- В некоторых случаях по ночам действительно лучше работать, - сказал Ибрагим.

Эрик будто слушал этот разговор издалека и начинал засыпать. Он выпил свой ликер, налитый в потрескавшийся стакан. Доев свой ужин, он положил ложку на коробку и осторожно поставил ее на ручку кресла. "Ручки" и "ножки" кресел надо переименовать. Он запрокинул голову и закрыл глаза.

- Бывал я здесь по четыре часа в день, - продолжал Энтони, - помогал отцу. По ночам работал таксистом. Я любил свое такси. У меня был небольшой вентилятор, который работал на батарейках. В то время не было кондиционеров. У меня была кружка с магнитом, которую я прикреплял к приборной доске.

- Я сделал обивку руля в черно-белую полоску, - сказал Ибрагим, - А на солнцезащитный козырек прикрепил фотографию своей дочери.

Со временем голоса становились просто сплошным звуком. Наконец-то закончилась мучившая его столько ночей бессонница. Он уплывал, чувствуя один единственный вопрос, оставшийся где-то в темноте.

Неужели так трудно было заснуть?

Сначала он услышал, как кто-то жует и сразу понял где находится. Затем он открыл глаза и увидел собственное отражение в зеркале. Комната давила на него. Он задержал взгляд на отражении. Его глаз был подбит там, где его ударили пирогом, а на лбу красовался порез от удара камерой, покрывшийся багровой коркой. Его волосы были дико взлохмочены, и он кивнул самому себе, сохраняя в памяти собственное лицо, вспоминая то, кем он является.

Парикмахер и водитель уже перешли к десерту в виде слоенного пирога с медом и орехами.

Энтони смотрел на него, но говорил с Ибрагимом, или с ним тоже, а может и со стенами и стульями.

- Я сделал ему первую стрижку. Он не хотел сидеть в кресле-машине. Его отец пытался усадить его туда, а он кричал: "Нет-нет-нет". В конце концов он сел там, где сидит сейчас. Отец его заставил, - говорил Энтони, - Сначала я стриг его отца, когда он был еще ребенком, а потом и его.

Он говорил с самим собой, с тем, кем когда-то был, с человеком, держащим в руках ножницы

- Его отец вырос с четырьмя братьями и сестрами. Они жили в здании через улицу. Пятеро детей, мать, отец, дед - все жили в одной квартире.

Эрик слушал.

- Восемь человек в четырех комнатах, с двумя окнами и одним туалетом. Я до сих пор помню голос его отца. Четыре комнаты, две - с окнами. Он любил повторять эту фразу.

Эрик сидел в кресле, и в его памяти всплывали нечеткие сцены из детства, лица из отцовских воспоминаний, лица, поднимающиеся из снов его отца, кухня, изображение которой то появлялось, то исчезало, стол, покрытый эмалью, пятна на обоях.

- Две - с окнами, - повторил Энтони.

Он чуть не спросил, сколько времени спал. Но ведь люди всегда спрашивают, сколько они спали. Вместо этого, он рассказал им о грозящей ему опасности. Он им доверял. Было приятно доверять кому-то. Для него казалось правильным рассказывать об этом именно в этом месте, где прошлое витает в воздухе, охватывая предметы и лица. Здесь он чувствовал себя в безопасности.

Было понятно, что Ибрагиму об этом не говорили.

- А где глава охраны в такой момент? - спросил он.

- Я отпустил его.

Энтони стоял около кассового аппарата и жевал.

- Но ты ведь защищен в машине.

- Защищен.

- Защищен. Тебе не знаком смысл этого слова?

- У меня был пистолет, но я его выбросил.

- Но зачем? - произнес Ибрагим.

- Я не задумывался о будущем, не хотел строить планы и принимать меры предосторожности.

- Знаешь как это звучит? - спросил Энтони, - Знаешь? Я думал у тебя есть репутация, думал, что ты можешь в миг уничтожить любого человека. Но то, что ты сказал, звучит очень сомнительно. И это сын Майка Пэкера? У которого был пистолет, но он его выбросил? Что это?

- Да, что это? - повторил Ибрагим.

- В этом районе города? Без оружия?

- Есть вещи, которые необходимы для обеспечения безопасности.

- В этом районе города? - произнес Энтони.

- Ты не сможешь и пяти метров прошагать после наступления темноты. Будешь невнимателен - убьют сразу.

Ибрагим смотрел на него. Взгляд был пустым, далеким, не направленным на какую-то конкретную точку.

- Будешь умничать - долго помучаешься. Вырвут тебе кишки.

Он будто смотрел сквозь Эрика. Его голос был спокоен. Водитель был просто спокойной фигурой в костюме и с галстуком, сидящей в кресле и держащей кусок пирога в вытянутой руке, а то, что он говорил, принадлежало только ему и находилось за пределами этого города, этих улиц и темы, которую они обсуждали.

- Что произошло с твоим глазом? - спросил Энтони, - Почему он так скручен?

- Я хорошо вижу, могу водить машину, прошел все тесты.

- Оба моих брата были тренерами по борьбе, но я в жизни не видел подобных увечий.

Ибрагим отвел взгляд. Он не хотел показывать нахлынувшие на него воспоминания и эмоции. Может история его жизни принадлежала только и только ему. Одно дело рассказывать о своем опыте, сравнивать с чем-то, и совсем другое – детально описывать незнакомцам ад, через который он прошел, ведь они просто выслушают и забудут, это будет оскорбительно по отношению к его боли.

- Тебя избили и пытали военные, - сказал Эрик, - Или какая-нибудь секретная служба. Может они думали, что убили тебя. Выстрелили прямо в лицо. Оставили умирать. А может это были какие-нибудь бунтовщики, стреляющие безо всякого разбора.

Он говорил тихо. На лице Ибрагима выступили мелкие капельки пота. Он осторожничал. Энтони откусил кусок от своего пирога. Они слушали рассказ.

- Я любил свое такси. Проводил за рулем двенадцать часов без передышки, ночь за ночью, без выходных.

Энтони стоял около кассового аппарата. Он открыл дверцы шкафа под кассой и достал несколько салфеток.

- Но я не думал о защите...

Эрик видел его раньше – старый исцарапанный револьвер , лежащий в глубине шкафа.