Константин Романенко

Как и Уборевич, первоначально Якир эти показания Корка отверг. Он даже возмутился: «Я всегда знал, что Корк очень нехороший человек, чтобы не сказать более крепко, но я никогда не мог предположить, что он просто провокатор».

Однако настырного эстонца это возмущение подельника не смутило. На вопрос следователя, кого он знает из членов военной организации в Москве, Корк назвал Петерсона, Косича, Ошлея и Веклевича. Он показал, что в отношении командующих военными округами «глава их организации Тухачевский обещал говорить с ними отдельно, рассматривая как опору военного заговора на местах. В Киевском военном округе такой опорой был Якир». На вопрос следователя Якиру: «Подтверждает ли он показания Корка?», тот ответил: «Категорически отрицаю и буду дальше отрицать».

Но долго отрицать эти факты Якир не стал. Проведя бессонную ночь, уже на следующий день после доверительной беседы со своим «единородцем» следователем Зиновием Ушаковым, 31 мая, Якир написал заявление Ежову.

В нем он признал себя участником заговора и указал, «что в заговор его вовлек Тухачевский в 1933 году». В заявлении Якир услужливо пишет: « Я хочу... помочь ускорить следствие, рассказать все о заговоре и заслужить право на то, что Советское правительство поверит в мое полное разоружение ».

Дальше, уже с «чистой» совестью, Якир выполнял свое обещание. На последующих допросах он показал, что в 1933 году был вовлечен Тухачевским в заговор и ознакомлен с его целями и задачами. В конце 1934 года Тухачевский при встрече с ним, ним (Якиром) и Уборевичем, посвятил их в планы Кремлевского переворота, который намечался на 1936 год, когда Гитлер должен будет закончить подготовку к войне. Тогда же Тухачевский назвал непосредственных организаторов заговора: Енукидзе, Н.Г. Егорова и еще «каких-то чекистов», среди которых Якир смог запомнить только фамилию еврея Паукера.

Итак, уже после первого допроса все арестованные стали делать признания, но наиболее старательно сотрудничал со следствием Борис Фельдман. Этот крупный, высокий мужчина, косая сажень в плечах и более ста килограммов весом, демонстрировал исключительную лояльность, скорее даже услужливость.

Вот одна из записок комкора Фельдмана следователю: «Помощнику начальника 5 отдела ГУГБ НКВД Союза СССР тов. Ушакову. Зиновий Маркович! Начало и концовку заявления я написал по собственному усмотрению... Благодарю за Ваше внимание и заботливость – я получил 29-го печенье, яблоки, папиросы и сегодня папиросы, откуда от кого, не говорят, но я-то знаю, от кого. Фельдман. 31.V.1937 г.» Если предположить, что Фельдман за папиросы «продал» Тухачевского, то последнему следовало соображать, с кем связываться...

Но какие же «пытки»? «Избиения», «кровь» на потолке? О каких «костоломах» с Лубянки рассказывали историки всему миру более полувека? Интеллигентные люди... которым от души хочется сделать признания. Заговорщик Фельдман просто сам рвется к сотрудничеству со следствием.

В этом довольно пространном заявлении Фельдман пишет: «После очной ставки с арестованным Тухачевским М.Н. (25 мая) и написания мною последних показаний от 23 мая Вы обещали вызвать меня к себе для сообщения (дачи) всех тех дополнительных фактов, относящихся к контрреволюционной деятельности армейской организации, которые я восстановлю в своей памяти. Не дождавшись вызова, и после краткого разговора с Вами, сегодня ночью я решил написать Вам из камеры, изложив новые обстоятельства, касающиеся заговора, о которых вспомнил за последние дни...»

Участники военного заговора не были борцами, вдохновленными идеей. Они хватались за любую соломинку. В приложении к записке Фельдман с подобострастием пишет: «Изложив Вам все факты, о которых я вспомнил за последние дни, все же прошу Вас, т. Ушаков, вызвать меня лично к Вам. Я хочу через вас или т. Леплевского передать народному комиссару внутренних дел Союза СССР тов. Ежову, что я готов, если это нужно для Красной Армии, выступить перед кем угодно и где угодно и рассказать все, что я знаю о военном заговоре.

И это чистилище (как Вы назвали чистилищем мою очную ставку с Тухачевским) я готов пройти. Показать всем вам, которые протягивают мне руку помощи, чтобы вытянуть меня из грязного омута, что Вы не ошиблись, определив на первом же допросе, что Фельдман не закоренелый, неисправимый враг, над коим не стоит поработать, потрудиться, чтобы он раскаялся и помог следствию ударить по заговору. Последнее мое обращение прошу передать и тов. Ворошилову».

Начальника отдела внешних сношений НКО А.И. Геккера, на причастность которого к заговору Примаков указал 21 мая, арестовали 30 числа. Уже через день (1 июня) в заявлении на имя Ежова Геккер признал себя виновным и назвал своим вербовщиком Тухачевского. На последовавших допросах 1-го и 9 июня он подтвердил показания, добавив, что был в близких отношениях с Серебряковым и Сокольниковым, и разделял взгляды правых – Рыкова, Бухарина. Геккер показал, что знал о Тухачевском как главе центра заговора военных и по его поручению установил связь с генеральными штабами Германии и Японии.

Трудно сказать, почему в это время не арестовали Гамарника? Правда, 30 мая Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о его увольнении с должности. В решении отмечалось: «Отстранить т. Гамарника и Аронштама (родственника жены Тухачевского. – К. Р.) от работы в Наркомате обороны и исключить их из состава Военного совета как работников, находившихся в тесной групповой связи с Якиром, исключенным ныне из партии за участие в военно-фашистском заговоре».

Но когда на следующий день, 31 мая, по приказу Ворошилова к Гамарнику явились заместитель начальника Политуправления А. Булин и начальник управления делами Наркомата обороны И. Смородинов, чтобы объявить приказ об увольнении из Красной Армии, – Гамарник застрелился. Он пустил в себя пулю сразу после ухода посетителей. У него не было иллюзий в отношении своего будущего. Вскоре были арестованы его ближайшие сотрудники; М.В. Сангурского, который пользовался покровительством Гамарника и был заместителем командующего Дальневосточным фронтом Блюхера, арестовали 1 июня.

Если день 30 мая был днем очных ставок, то 31-е число можно назвать днем заявлений или «моментом истины». Их писали все будущие участники процесса. Правда, исключением стал Уборевич. Впрочем, он тоже запирался недолго. Свое заявление он написал через день после очной ставки – 1 июня. В нем он признал, что является членом антисоветского военного заговора и намерен правдиво изложить все обстоятельства, связанные с его участниками.

«Заговор, – писал Уборевич, – возник в 1934 году, и тогда же меня вовлек в заговор Тухачевский». Это заявление на 19 страницах, написанное на имя Ежова, и было представлено позже на совещании Военного совета. Уборевич указывал, что заговору предшествовала «военная групповщина», направленная против единства в армии и лично против Ворошилова. В результате он (Уборевич) сблизился с Тухачевским, а тот свел его с Якиром, который был в близких отношениях с Гамарником.