Константин Романенко

Он отмечал, что антисоветские настроения в этой группе росли, а после прихода к власти в Германии Гитлера у него, Уборевича, Тухачевского и Якира появилось неверие в военную мощь Советского государства, и они считали, что в будущей войне с Германией и Японией, а также с Польшей Красная Армия потерпит поражение.

Говоря о возникновении заговора в конце 1934 года, фактически Уборевич лишь констатировал момент собственного вхождения в число его участников. Он отмечает, что это был период, когда их (заговорщиков) «неверие переросло в пораженчество». Это послужило толчком к тому, что Тухачевский, Якир, Уборевич «начали проводить активную контрреволюционную работу, направленную на создание условий, обеспечивающих поражение Красной Армии в будущей войне».

Уборевич писал, что до его включения в состав центра Тухачевский говорил о существовании заговора лишь намеками, и делает отсюда вывод, что тот, видимо, не доверял ему. Решающий разговор состоялся в 1935 году. Тогда Тухачевский заявил, что на троцкистов и правых следует смотреть как на попутчиков, а в действительности же он думает о своей единоличной диктатуре. Тогда же Тухачевский сказал ему и о сроках государственного переворота, который приурочен к возникновению войны с Германией, Японией и Польшей.

Сразу предупредим возражения в отношении якобы нереальности союза поляков с Германией, со ссылками на последовавший позже захват немцами Польши. Нет, ничего нереального в таком раскладе планов не было. Обратим внимание, что именно в 1934 году Германия и Польша заключили договор о ненападении.

Но даже и в 1939 году, уже при реализации Мюнхенской сделки, – то есть оккупации вместе с поляками Чехословакии, – лица в окружении Гитлера имели намерения «крепче привязать Польшу к германской политике». В то время Гитлер предлагал Польше стать сателлитом Германии и занять новое место в Европе, которую он собирался создать. И лишь заигрывание польского правительства с Англией и посещение весной 1939 года министром иностранных дел Польши полковником Беком Лондона определило метаморфозу интересов Гитлера в пользу 1 сентября 1939 года.

Но вернемся к заявлению Уборевича. Он писал, что в конце 1935 года, после Киевских маневров, Тухачевский в присутствии Якира рассказал о другом варианте государственного переворота – в условиях войны. План Тухачевского сводился к тому, что верные заговорщикам воинские части неожиданным налетом арестовывают членов правительства и руководство ВКП(б). Правда, Уборевич утверждал, что подробностей Тухачевский при этом им с Якиром не излагал.

Зато он назвал людей, игравших руководящую роль в заговоре: Якир, Гамарник, Корк, Эйдеман. В числе других участников он перечислил сотрудников центрального аппарата Наркомата и Генерального штаба Роговского, Белецкого, Ольшанского, Аппогу, Левичева и начальника штаба Киевского военного округа Кучинского.

Говоря в заявлении о собственной вербовочной работе по вовлечению военных в ряды заговорщиков, Уборевич назвал десять человек. В их числе он указал: начальника штаба руководимого им Белорусского военного округа комдива Боброва, командира 5-го стрелкового корпуса комдива Казанского, бывшего начальника ВВС округа комкора Лапина, командира 2-го стрелкового корпуса комдива Зюзь-Яковенко и бывшего своего начальника штаба округа комдива Мерецкова.

Итак, не прошло и недели после первого вызова Тухачевского на допрос, как все арестованные дали следствию обличающие их показания. И с какой бы стороны ни оценивать поведение «выдающегося маршала» и его подельников, но терновые венцы великомучеников сползают с их голов в грязь.

Очевидно, что хотя в течение времени заговор и претерпел трансформацию, но он вполне сложился и имел целью свержение существовавшей власти. Причем для достижения своих интересов заговорщики пошли на предательство. Рассчитывая на сделку с чужеземцами и готовя «план поражения», в случае нашествия иноземных врагов, они изменили стране и ее народу. Они нарушили военную присягу.

Но была и другая сторона медали. В числе лиц, вовлеченных ими в заговор, подследственные назвали десятки фамилий! Все названные ими соучастники пойдут под расстрел! По каким меркам ни оценивать поведение Тухачевского и его подельников – оно преступно и морально нечистоплотно. Если названные ими люди причастны к заговору, то, сдав их, руководители совершили двойное предательство. Если же они оклеветали своих армейских коллег, то это еще хуже – подлость. Как ни крути, но это были поступки негодяев.

И все-таки в чем загадка этих быстрых признаний? Почему «люди исключительного мужества» – как утверждали некоторые авторы, – через два, три дня, а то и в день ареста стали давать разоблачающие друг друга показания?

Основная причина в том, что за действиями заговорщиков не стояло настоящих идеалов. Ими двигали лишь частные меркантильные интересы и собственное тщеславие. У них не было даже чувства товарищества по отношению к своим подельникам; и их поспешная перекрестная выдача друг друга, взаимное предательство – не могли не вызвать брезгливости даже у следователей. Но дело даже не в полном отсутствии идеи. «Великих полководцев» ломали страх и отчаяние.

Обращает на себя внимание то, что следователи-профессионалы не спешили проводить первый допрос арестованных. Тухачевский, арестованный 22 мая, не допрашивался до 25-го, а Фельдман, выразивший готовность давать показания уже 15 мая, попал на допрос только 19-го числа.

Эта «выдержка» делалась умышленно, с расчетом на то, что, оказавшись в первый раз в жизни в одиночной камере, изолированной от внешнего мира, арестованный пребывает в состоянии стресса, когда минуты тянутся, как вечность. Полная изоляция, отчаяние от потери перспектив дальнейшей своей судьбы заставляет его тысячу раз «прокручивать» в подсознании обстоятельства, вызвавшие заключение. В мучительных душевных «пытках» ощущения неизвестности воля быстро иссякает, ломается, и когда арестованного вызывают на допрос, он воспринимает встречу со следователем почти как обретенное благо.

Однако та поспешность, с которой стал давать показания Тухачевский, поразила даже специалиста НКВД. Следователь Ушаков-Ушамирский, который вел дело Тухачевского, рассказал: «Я его пальцем не тронул и был поражен, что такой сильный физически и духовно (маршал, герой войны) так сразу во всем признался ». Впрочем, это не совсем так – на первом допросе, когда была проведена очная ставка Тухачевского с однодельцами, он, как и все, сначала отрицал свое участие в заговоре.

И услужливо уличавший его Фельдман позже писал: «Я догадывался наверняка, что Тухачевский арестован, но я думал, что он, попав в руки следствия, все сам расскажет – этим хоть немного искупит свою тяжелую вину перед государством, но, увидев его на очной ставке, услышал от него, что он все отрицает, и что я все выдумал... ». Поэтому Фельдман «помог» Тухачевскому «раскаяться».