Виктор Улин - Хрустальная сосна

- А там как раз доводится экспериментальная установка, и им очень нужен толковый лаборант. Вы толковый, я именно так Геннадию Максимовичу и сказал.

Витек продолжал молчать.

- Тема интересная. И перспективная. Если будете хорошо работать - а я думаю, что будете - вас даже в аспирантуру могут рекомендовать.

- В аспирантуру?…- Рогожников пожал плечами. - А зачем она мне?

- То есть как - "зачем"?! Пойдете в науку, диссертацию напишете.

Голова у вас есть.

- Илья Петрович, - вежливо, но как-то насмешливо проговорил Рогожников. - А зачем мне наука? Зачем мне диссертация и степень? Чтобы получать не сто двадцать рублей, а сто сорок пять?

- Ну почему сто сорок пять… Вон Юрий Степанович еще не защитился, а уже старший инженер, неплохо получает. А защитится - перейдет в научные сотрудники, хорошо будет иметь.

- У меня двое детей. Илья Петрович. И пока я доживу до зарплаты Юрия Степановича…

- Ну не сразу все, это же понятно, - возразил начальник. - Потерпите немного, все окупится потом. Тем более, что сейчас вы даже ста сорока пяти не получаете.

- Илья Петрович, - торжественно ответил Витек. - Я отрабатываю свой диплом, который, как выяснилось, ни на черта не нужен. И никакая наука меня не интересует. Хватит, насиделся на ста рублях. Три года - и все. Ухожу туда, где семью можно обеспечить.

- В официанты, что ли? - нежно пропела из-за шкафа Виолетта.

- А хоть и в официанты! - запальчиво выкрикнул он. - Лучше быть официантом и жить по-людски, а не нищим инженером! Хоть официантом, хоть на завод, к станку уйду!

Все молчали - никто не ожидал от тихого Рогожникова такого крика.

- Извините, Илья Петрович, и Виолетта Алексеевна, тоже извините, - сникнув, сказал Витек. - Извините, я зря погорячился. Благодарю за предложение пойти в науку, но это не для меня. Я решил твердо. И молча ушел за свой кульман.

Я быстро привык называть Виолетту Ветой, и сразу исчезла разница в возрастах. Ей, похоже, это очень нравилось. И тем более наша дружба шокировала.

Однажды я настолько расслабился, что назвал ее Ветой при всех. Сектор затих, словно пораженный невидимой бомбой. Мироненко, как мне показалось, расплавился от злости. А начальник даже перестал стучать на калькуляторе.

Лавров стал просто бешеным. Похоже, его вконец иссушила страсть по Ольге, лишенная удовлетворения. Он сделался таким дерганым, что по любому поводу вспыхивал, как порох. Как-то раз Рогожников что-то спросил у него невпопад - Лавров заорал и вылетел в коридор, хлопнув дверью так, что у притолоки обвалилась штукатурка.

- Сумасшедший дом, - вздохнул начальник.

Потом, заваривая кофе. Виолетта тихо проговорила:

- Бедный Саша… В колхозе у него был такой роман, что лишил его рассудка…

- Похоже, наш заезд был вообще экстремальным, -ответил я. - И многие вернулись с потерями.

Как ни странно, я все-таки привык к своему увечью. То есть не то, чтобы привык, но смирился с неизбежностью и старался приноровиться делать все одной рукой. Потому что постепенно понял: от постоянных самоистязаний рука заново не отрастет, но жизнь становится все чернее. Но я был один, а людей оказывалось много. И каждый, кто видел, кидал на меня сочувствующий взгляд. Я понял, что увечный человек обречен жить под настильным огнем внешнего сочувствия, которое при бесконечном повторении изо дня в день может свести с ума. Я радовался, что сейчас зима и на улице, в перчатках, моя рука была не так заметна. Но в магазинах я чувствовал себя неуютно. Однажды пришлось стоять в очереди за майонезом: в последнее время я пристрастился по вечерам есть самый простой в приготовлении продукт - вареные вкрутую яйца. Политые майонезом, они становились не такими противными, а можно сказать, даже приятными, особенно если использовать не просто в качестве еды, а как закуску к неизменной водке. Одно было плохо: замечательный соус вдруг почти полностью исчез из магазинов.

И вот мне повезло, я наткнулся на майонез в соседнем магазине. Около отдела толпилась огромная очередь: с середины декабря, люди, ни во что уже не веря и боясь очередного повышения, стали запасать продукты для нового года. Народ волновался; задние напирали на передних, возмущенно крича:

- По две банки в одни руки! По две!!!

Передние злобно огрызались и требовали у продавщицы, кто сколько хотел. Той было без разницы, кому и сколько продавать, она отпускала механически, не слушая криков. Пластмассовые ящики пустели на глазах.

Я стал прикидывать: хватит мне или не хватит? Вроде должно было хватить, поскольку передо мной осталось человек восемь. Я заранее полез за кошельком, чтобы достать деньги и набрать точную сумму, будучи уверенным, что в такой толчее продавщица наверняка обсчитает со сдачей.

- Товарищи, не стойте! - вдруг зычно гаркнула она. - Два ящика всего осталось!

Стоявшая впереди огромная тетка методично сгружала в авоську десять банок. Небось, на весь отдел или сектор, или что там у нее, салаты обеспечивала. Но мне все-таки должно вроде бы хватало.

- …Сынок, сынок! - кто-то сзади потянул за рукав.

Я обернулся - меня тормошила незнакомая старушка в сером пуховом платке. Сейчас к чему-нибудь прицепится - подумал я. - Скажет, что я тут не стоял, или еще что-нибудь в этом роде.

- Сынок, что же ты в очереди-то стоишь! - совершенно неожиданно запричитала она. - Кончится же, тебе-то и не достанет! Я смотрел непонимающе.

- Ты же инвалид! - пояснила старушка и закричала на весь магазин: - Товарищи и граждане! Пропустите сынка без очереди! Он в Афганистане воевал, вон у него рука искалеченная, глядите! Ко мне сразу потянулись взгляды. Кто-то сочувственно вздохнул, кто-то проворчал, что их много развелось. А стоявший сзади мужчина в каракулевой шапке пирожком сердито буркнул:

- Инвалид, тоже мне! Какой Афганистан! Небось по пьяни на рыбалке отморозил!

- Не воевал я, мамаша, - громко ответил я. - И никаких льгот не имею.

Спасибо за сочувствие, но пальцы мне на работе оторвало…

Майонеза мне не хватило.

Я вышел на улицу злой и удрученный. Не майонезом, нет - черт с ним вовсе, не купил сегодня, так завтра может повезти, или послезавтра. Но инвалид…

В ушах застряли, как когда-то после речи оперотрядского командира Сережи, слова сердобольной старушки. Инвалид, инвалид, инвалид… Я, здоровый мужчина двадцати пяти лет, у которого не хватает всего трех пальцев - пусть на правой руке! - инвалид?! А ведь, если разобраться - в самом деле инвалид. Чертить я не мог, писать не мог, гайки заворачивать правой рукой - тоже. А больше ничего и не умел. С работы меня вот-вот должны были выжить, дом стал пуст и одинок. Неужели мне в самом деле маячила перспектива библиотеки, пристанища старых дев и инвалидов… Так я шел по улице, полный отчаяния и противной жалости к себе.