Виктор Улин - Хрустальная сосна

И сейчас, выкрикивая воинственные слова, я думал о том, что и сам не просто существо мужского рода, не кто-нибудь - а настоящий артиллерист, лейтенант запаса первого разряда, и если завтра война… если завтра война… Я даже не вспоминал, что мне нужно сходить в военкомат, принести справку о руке, и меня вычеркнут не только из первого разряда, но вообще спишут в отставку. Я забыл об этом; мне хотелось воевать: неважно с кем и за что, лишь бы кричать номер заряда, прицел и угломер, слышать лязг вбрасываемого в клиновой затвор снаряда, потом, еще раз взглянув в бинокль на приближающегося врага - кто им мог быть, меня абсолютно не волновало! - и командовать огонь, а потом вместе с солдатами, тужась и яростно матерясь, накатывать окутанное пороховым дымом орудие на колышек нулевой отметки… Я был не здесь.

Дядя Костя выпил еще и приятным высоким голосом запел:

- На просторах Родины чудесной,

Закаляясь в битве и труде,

Мы сложили радостную песню

О великом друге и вожде…

Этой песни не знал даже я; подперев подбородок обрубком руки, я сидел, уже плавая в приятном тумане, и пытался запомнить слова.

- Сталин - наша слава боевая!

Сталин - нашей юности полет!

С песнями, борясь и побеждая,

Наш народ за Сталиным идет!…

И в этот момент из комнаты раздался звонок. Я сразу уловил настойчивую трель межгорода - и кинулся, едва не свалив стул, потому что понял: это Инна, сейчас я узнаю, когда ее встречать, и…

- Женя, я уезжаю, - без предисловий сказала она.

- Когда? Какого числа и каким рейсом? - радостно закричал я; мой пьяный слух услышал долгожданное "приезжаю".

- Ты не понял, - хладнокровно, как всегда, поправила меня жена. - Я уезжаю, но не сюда… То есть не домой… В общем, в Америку.

- Ку…да?… - пробормотал я. - В какую Америку?

- В Принстон, - невозмутимо ответила далекая Инна. - Меня направляют туда на стажировку в порядке научного обмена. Сказанное женой не укладывалось в голове, я все еще размышлял о том сладком времени, когда она вернется… Я даже не спросил - насколько? У меня не было слов.

- Уезжаю пока на полгода. Дальше видно будет, как у меня пойдут там дела…

Я молчал, подавленный и уничтоженный, говорила одна Инна. На этот раз она не спросила, как у меня дела, и в отличие от того вечера, когда сообщила мне о стажировке в Москве, даже не обмолвилась о перспективах нашей жизни. Не пыталась объяснить свои планы и вообще никак уже не связывала себя со мной - просто констатировала факт своего дальнейшего отъезда. И позвонила она в общем не даже не для того, чтобы меня известить -ей нужно было срочно прислать в Москву диплом об образовании и еще всякие бумаги, потому что в Америке потребуют подлинники. Я коротко обещал все сделать, и мы попрощались. На разговоры не осталось сил.

Вернувшись в кухню и сев обратно за стол, я чувствовал, будто мне только что отрезали что-то еще. Только не снаружи, а внутри… Мы выпили всю бутылку, я тут же достал следующую. Я сознательно стремился напиться вдрызг, чтоб ничего не чувствовать и ни о чем не думать - но этого почему-то не получалось. Руки и ноги слушались плохо, однако голова оставалась трезвой и пронзительно ясной, и никак не удавалось ее отключить. Поздним вечером, проводив пьяненького дядю Костю, я порылся в столе и нашел, пока помнил, необходимые Инне документы. У меня не возникло мысли их не посылать: моя жена общалась со мной почти официально - и я выполнял ее просьбу, как посторонний для посторонней.

Потом я не удержался, открыл шкаф, стал трогать забытые и оставленные - похоже, навсегда - Иннины вещи. Странное дело, сейчас они уже не пахли моей женой. То ли за четыре месяца выветрились все остатки запаха, то ли я больше ничего не чувствовал и не воспринимал. Я перебрал холодную, уже слегка пыльную, чужую одежду чужой женщины - и закрыл шкаф. Эти предметы умерли для меня, поскольку почти умерла сама память.

В начале последней недели на работе выдали расчет за декабрь и, как это было всегда, тринадцатую зарплату. Ее получали все, и воспринимали даже не как премию, а как что-то совершенно запланированное и логичное, некий прибавок к зарплате, выдаваемый в конце года.

Я ее не получил. Сначала подумал, что произошла ошибка, перепутали мою фамилию, или сектор, или еще что-то в этом роде. Я попросил у секретарши отдела посмотреть внимательнее. В ведомости на тринадцатую зарплату меня не было. Не успокоившись, я добился, чтобы она позвонила в бухгалтерию и выяснила там. В бухгалтерии подняли данные и в конце концов я узнал, что моя фамилия не значилась в первоначальных списках. Такого не могло быть, потому что в этих списках, подаваемых начальниками секторов и групп, утверждаемых заведующими отделами, всегда фигурировали все сотрудники, и сами они считались пустой формальностью.

Я понял, что начальник меня не подал или просто вычеркнул из общего списка. Ничего спрашивать у него я не стал - вообще пытался хранить вид, что меня это мало волнует - но был уверен стопроцентно. Теперь я знал, что в борьбе против меня начальник не побрезгует никакими методами.

Стоило что-то решать со сменой работы. Но я все еще не мог решиться.

За три дня до нового года я случайно проходил мимо курилки и вдруг услышал голос, показавшийся знакомым. Я остановился - и почти сразу его узнал. Это был Аркадий, которого я не видел с колхозных времен и забыл о его существовании. Судя по его фразам и репликам невидимых собеседников, он увлеченно рассказывал о своей летней победе над одной из девиц. Я прислушался, помимо воли, и понял. что речь идет конкретно о секретарше Люде. Точнее, о ее прозрачных белых трусах.

Свернув с дороги, я зашел под лестницу. Около заплеванного ведра с водой, куда швыряли окурки, стояли трое: Аркашка и пара малознакомых парней из другого сектора. Он рассказывал, а они завороженно слушали. боясь пропустить слово.

- …Сидела каждый вечер, раздвинув ноги.

- Прямо так и раздвинув?!

- Прямо так. Все видно было. Каждый волосок. А какое хозяйство у нее было - умереть-не встать. Не какая-нибудь спичечная головка - с целый орех! И…

- Так что…- сглотнув слюну, перебил один из слушателей. - Неужели в самом деле все это было видно?

- Конечно. Говорю же тебе - у нее трусы были специальные. Абсолютно прозрачные именно на этом самом месте.

Аркашка сделал паузу, давая посмаковать свои слова. На меня никто не обратил внимания.

- Так… Так это… Можно было целый вечер перед ней сидеть и дрочить?!

- Кто-то, наверное, так и делал. Не сомневаюсь даже, - снисходительно ответил Аркадий. - Но по мне - чем сто раз отдрочить, лучше однажды отсношать.

- И как, отсношал? -жадно спросил второй.