Георгий Катков - Февральская революция

Для начала посылаю тебе копию одного из писем Гучкова к Алек­сееву - прочитай его, пожалуйста, и ты поймешь, что бедный генерал выходит из себя, - а Гучков говорит неправду, подстре­каемый Поливановым, с которым он неразлучен. Предостереги серьезно старика против этой переписки, ее цель нервировать его - и все это его не касается, потому что для армии все будет сделано и ни в чем не будет недостатка... Этот паук Гучков и Поливанов явно плетут паутину вокруг Алексеева и хотелось бы открыть ему глаза и освободить его. Ты бы мог его спасти."40

У нас, к счастью, имеются косвенные данные для собственного истол­кования отношений между государем и его начальником штаба.41 9 октяб­ря премьер-министр Штюрмер явился в Ставку для очередного доклада и сослался, среди прочего, на письмо, в котором содержались нападки и на него. Государь сказал Штюрмеру, что он ему полностью доверяет, попросил Штюрмера посмотреть ему в глаза и всячески успокаивал старика. Государь сказал Штюрмеру, что ему уже приходилось слышать об этих письмах, и что он говорил о них с Алексеевым. По рассказу Штюрмера, государь сказал, что когда он спросил Алексеева об этом письме - вероятно, в конце сентября, т.е., по крайней мере, за месяц до его широкого распространения, - Алексеев отвечал, что впервые узнал о нем только тем же утром, и из двух разных источников: из письма жены и из письма главнокомандующего Западным фронтом генерала Эверта, который послал ему копию гучковского письма, так как оно ходит среди его офицеров. Эверт укорял Алексеева за переписку с таким негодяем, как Гучков.

Согласно Штюрмеру, Алексеев сказал государю, что никогда не переписывался с Гучковым. Когда государь спросил, посылал ли Гучков письмо, о котором идет речь, ему лично, Алексеев ответил, что не знает, и, порывшись в ящиках стола, этого письма не нашел! Государь заметил Алексееву, что переписка такого рода с человеком, ненависть которого к монархии и к династии хорошо известна, - недопустима.

По рассказу Штюрмера - а он безусловно точен, - государь, когда ему сообщили о противоправительственной кампании Гучкова на недавних заседаниях военно-промышленного комитета в Петрограде, спокойно заметил, что Гучкова надо предупредить, что если он будет продолжать в том же роде, ему будет запрещено жить в столице.

Этот инцидент чрезвычайно показателен. Разумеется, главной заботой Николая II было утихомирить оскорбленного премьер-министра и предотвратить дальнейшие недоразумения между ним и Алексеевым. Поэтому в разговоре со Штюрмером он преуменьшил значение своего объяснения с Алексеевым по поводу гучковского письма. Может быть поэтому он и уклонился от истины, сказав, что Алексеев отрицал пере­писку с Гучковым. Чтобы отрицать ее, Алексеев должен был совершенно потерять голову или солгать своему государю. Криминальное письмо начинается со ссылки на предыдущее, и Шаховской тоже упоминает о наличии второго письма. В воспоминаниях историка Лемке, военного корреспондента Ставки в 1916 году, отмечается, что в это время Алексеев и Гучков встречались лично и вели переписку.42 При том, что Гучков был председателем Центрального военно-промышленного коми­тета, вряд ли могло быть иначе. Гучков несомненно пользовался любой возможностью заручиться доброжелательством военных кругов, это был необходимый элемент его замыслов, он вполне мог вести переговоры и переписку с Алексеевым, что и поставило последнего перед дилеммой. Алексеев мог либо скрыть эти переговоры от государя, либо обвинить Гучкова и его единомышленников в попытке завлечь его, Алексеева, в антиправительственный заговор. Очевидно, Гучков решил пустить в ход письмо от 15 августа, не спрашивая согласия Алек­сеева, чтобы заставить его действовать. Это, несомненно, поставило Алексеева в невыносимое, с моральной точки зрения, положение, и его замешательство должно было ужаснуть государя. Вполне возмож­но, что ухудшение здоровья Алексеева и его отъезд в Крым в ноябре 1916 года объяснялись, во всяком случае отчасти, моральным напряже­нием, испытанным в результате этого инцидента. Должно быть, те же причины определили его поведение в момент отречения, 1-го и 2-го марта 1917 года.

Мы почти ничего не знаем о том, что думал и чувствовал генерал Алексеев, находясь в Крыму. Единственное свидетельство принадлежит А. И. Деникину.43 Он пишет, что представители "некоторых думских и общественных кругов" обращались к Алексееву, прося его поддержать политическое решение вопроса, аналогичное тому, которое 1 января было предложено великому князю Николаю Николаевичу.44 Алексеев "в самой категорической форме указал на недопустимость каких бы то ни было государственных потрясений во время войны". Но и на этот раз не сообщил ничего ни государю, ни министру внутренних дел. По словам Деникина, эмиссары кн. Львова и позже продолжали вербовать сообщников среди высших офицеров, находившихся на фронте.

§ 6. Штурмовой сигнал Милюкова.

Пока Гучков на случай дворцового переворота пытался заручиться если не активной поддержкой, то хотя бы благосклонным нейтралитетом военных верхов, думские кадеты и их соратники по Прогрессивному блоку готовились атаковать правительство Штюрмера на открывавшейся 1 ноября сессии Думы. В течение всего 1916 года в кадетской партии шла длительная внутренняя борьба: лидер парламентской фракции Милюков высказывался за осторожность и сдержанность, тогда как его коллега Н. В. Некрасов45 и кадеты Москвы и провинции настаивали на организационной связи с революционными элементами.46

Замена ворчливого и упрямого Горемыкина сладкоречивым "дипло­матом" Штюрмером (январь 1916 года) была со стороны государя попыткой задобрить Думу. Чтобы доказать свое желание мирно сотруд­ничать с общественностью и заодно представить нового премьера, царь решился на непредвиденное посещение Думы, которое состоялось 9 февраля. Его встретили большим одушевлением, очевидно, на минуту вновь подействовало обаяние его личности. Однако было совершенно ясно, что, хотя правительство готово на сотрудничество с общественными организациями во всех практических вопросах, в вопросе о конституции оно не уступит. Когда председатель Думы, во время государева посеще­ния, спросил его, желает ли он немедленно объявить об образовании "ответственного министерства" (возможно, во главе со Штюрмером), государь ответил: "Это я еще должен обдумать".47

После этого Штюрмер стал мишенью кампании поношения гораздо более шумной, чем все, с чем имел дело Горемыкин. Несомненно, личность эта привлекательной не была. Штюрмер был придворный, интриган и карьерист, и его уму были совершенно чужды какие бы то ни было идеи политичес­кого характера или мысли об исторических судьбах России. Очень скоро вся страна стала говорить о его связях с Распутиным и распутинской кликой, связях, которые он пытался скрывать. Его доверенными лицами были темные авантюристы вроде небезызвестного Манасевича-Мануйлова,48 которые, опираясь на охранку, старались ловить рыбку в мутной воде, и это нанесло репутации Штюрмера наибольший вред.