Георгий Катков - Февральская революция

Плохую службу сослужил ему и бывший министр внутренних дел А. Н. Хвостов ("племянник"), умудрившийся, пробыв в должности едва ли три месяца, развалить и деморализовать (если можно такое сказать об этой организации) всю систему тайной полиции. Получивши власть по рекомендации самого Распутина, Хвостов решил избавиться от "старца" и убить его руками полицейских агентов. Но дело повели очень неуклюже и заговор провалился. Распутин узнал о нем и лишил Хвостова своей поддержки. До государя дошли разговоры о незаконном присвоении министром внутренних дел денежных средств. Хвостов впал в немилость и был заменен - мера чрезвычайная - самим Штюрмером.

Падение Хвостова могло стать поворотным пунктом во внутренней политике России. Императрица, поддержавшая кандидатуру Хвостова под влиянием "Друга",49 раскаивалась и готова была как-то компенси­ровать свое вмешательство в государственные назначения. Доверие государя к способности Распутина судить о людях тоже было сильно поколеблено. Если и можно было когда-нибудь нейтрализовать влияние Распутина, то именно в этот момент. Но в ближайшем окружении цар­ской четы не оказалось человека, который сумел бы ловко использовать ситуацию, а либеральные деятели не слишком были склонны избавляться от Распутина таким путем. К этому времени он сделался главной мишенью обличителей, поэтому устранение Распутина было выгодно только в том случае, если его можно было счесть признаком поражения монархии, а не свидетельством того, что монархия, хоть и с опозданием, обретает разум.

В течение всего 1916 года Николай II пытался найти путь примирения с Думой, избегая, однако, следовать думскому диктату. Примером может служить назначение в сентябре 1916 года бывшего товарища председа­теля Думы Протопопова на пост министра внутренних дел. Мы увидим далее, что это назначение, сделанное под влиянием Родзянко, не только не достигло поставленной цели, но лишь содействовало падению монархии и ускорило его.

Все эти попытки к примирению оставляли кадетскую партию без­участной. Кадеты считали политику Штюрмера предательской, а принятие Протопоповым должности - изменой принципу. При всем этом кадеты как таковые колебались примкнуть к революции. В феврале 1916 года Милюков особенно старался удержать левое крыло своей партии от революционных эксцессов. На одной из приватных встреч он сказал:

Ради Бога, не поддавайтесь на провокацию тонущей реакции, не стройте ей желанных мостков, не снимайте с нее всей тяжести ответственности за новый военный разгром. Сейчас нам остается одно - все терпеливо снести, глотать самые ужасные пилюли, не обострять, а, наоборот, сдерживать клокочущее настроение, и все потому, что при предстоящей близкой расплате положение правительства представляется безнадежным, а торжество русско­го либерализма - полным и безусловным. Правительство само неуклонно толкает себя в пропасть, и с этой стороны было бы совершенно нецелесообразно какими-либо тревожными эксцессами раньше времени открывать ему глаза на ужасное безумие его игры.50

Осторожность Милюкова не всегда разделялась либеральными и кадетскими кругами вне Думы, и по мере того, как исчезала надежда получить от Штюрмера конституционные уступки, эти радикальные эле­менты стали все громче возвышать голос. Как сказал один из лидеров московских либералов.

Глубокое разногласие между "милюковцами"и "провинциалами" происходит по основному вопросу: Милюков центр тяжести борьбы видит в парламентской борьбе с правительством, "про­винциалы" же считают необходимым перенести центр тяжести в организацию масс, в сближение с левее стоящими политическими группами, в более решительной борьбе с правительством не только на парламентской почве, но и при посредстве всевозмож­ных общественных организаций.51 Осторожность Милюкова была продиктована его лидирующим по­ложением в Прогрессивном блоке, где отнюдь не все симпатизировали революционным склонностям левых кадетов. И когда кн. Львов и Челноков (в то время - московский городской голова) на одном из заседаний Прогрессивного блока в Петрограде высказались в том смысле, что революция - это единственный путь спасения, заявление это было встречено присутствующими явно неприязненно. Члены блока считали, что пойти на революцию во время войны - это все равно, что совершить государственную измену.52

Однако к концу лета 1916 года Милюков был зажат в тиски давлением левого крыла его собственной партии. Его всегда очень задевало, когда парламентские методы борьбы осуждались как устаревшие и неэффектив­ные. Теперь он решил пустить в ход демагогию московских заговорщиков и в Думе начать обсуждение тех скандальных обвинений правительства, которые циркулировали по всей стране. Такая парламентская акция показывала, что Дума не отстает от господствующих в стране настроений и либеральной пропаганды. Этим и объясняется яростный тон знаменитого милюковского "штурмового сигнала" к атаке на правительство (и, разу­меется, на монархию), который стал содержанием речи, произнесенной 1 ноября 1916 года на заседании Думы, после длительного перерыва возобновившей свои занятия.

Многие, включая самого автора, считали эту речь началом русской революции.53 Но даже если это мнение преувеличенное и речь Милюкова - лишь одна из многих демонстративных акций либеральной пропаганды, она стала все же выдающимся событием. Ни для правительства, ни для председателя Думы выпад не был неожиданным. Они были предупрежде­ны, что в торжественной думской речи, в день открытия Думы, слово "измена" прозвучит не раз. Вот почему, устало и монотонно прочитав бесцветную "Декларацию правительства", премьер-министр Штюрмер сразу же покинул зал заседаний.54

Речь Милюкова (образец демагогической риторики, который вряд ли делает ему честь как мастеру политического анализа) состояла из неопределенных и общих нападок на правительственную политику и правительственную администрацию, и перемежались они постоянным рефреном — "измена это или глупость?" Именно этот риторический вопрос и подействовал больше всего на воображение общественности. Он подтверждал тревожные подозрения об "измене на верхах", подозре­ния, которые сначала возбудило дело Мясоедова, а потом постоянно подогревала либеральная агитация. Когда о них громко заговорили с думской кафедры, а на Думу образованная часть общества смотрела как на источник информации и образец политической мудрости, смутные прежде подозрения превратились в общее убеждение. Как могла читающая газеты публика усомниться в словах, с думской кафедры произнесенных самым образованным и до сих пор наиболее умеренным лидером оппози­ции? Раз Милюков позволил себе обвинить в измене премьер-министра, стало быть у него имеются солидные данные. А источник этих данных он раскрыть не может. (Было общеизвестно, что Милюков поддерживает связи с союзными дипломатами, много говорили также о значительной роли, которую он играл, будучи летом 1916 года членом парламентской делегации в союзных странах).