Гай Орловский - Принц – Консорт

– А какой процент проходящих? – спросил я.

– Меныце одного, – ответил он. – Намного меньше.

– С ума сойти, – сказал я слабо. – Это как раз для меня, я так и знал! На меня в последнее время что-то все хорошее валится. Хорошее, но тяжелое. И с большой высоты. На голову Хорошо, как вы говорите, она у меня без пустот, литая.

Он поморщился, тревога из глаз не исчезает, чего я раньше не видел, все-таки печаль одно, а вот так смотреть на меня, как на человека, что надел петлю на шею и готовится ради шутки спрыгнуть с помоста…

– Ты не защитен, сын мой, – произнес он. – А сейчас это главное.

– Совсем не защищен?

– От таких – нет.

– Господи, – сказал я с тоской, – как хорошо было быть простым зольдатом, совсем простым зольдатом… Только меч и кольчуга, этого хватало.

– Стареешь, – буркнул он.

Я охнул.

– Это я старею?

– Когда начинают вспоминать, – сказал он неумолимо, – как было хорошо в прошлом, это и есть явный признак старости. А стареть можно начинать с ранней молодости.

Я тяжело вздохнул.

– Да знаю, что чем выше взбираешься, тем опаснее, но одно дело знать, другое – на своей шкуре. Понятно, у принца охрана должна быть чуточку получше, чем у виконта…

– Да еще такого принца, – сказал он почти недобро. – Думаешь, телохранители спасут, если появится настоящий противник?… Посланный не младшим конюхом помощника великого мага, а кем-то постарше?…

Внезапный холод прокатился по моему телу, отец Дитрих говорил не просто очень серьезно, но с печалью, словно видит, как мое баранье упрямство ведет прямиком в пропасть.

– Но, – пробормотал я, – неужели это так… серьезно?

– Это не было серьезно, – заверил он, – когда ты был бароном или даже графом. Стало серьезнее, когда в качестве гроссграфа сумел пройти Великий Барьер и вторгся в Сен-Мари, что вроде бы как заморская земля империи Генриха. И совсем уж серьезно, когда ты начал создавать некое мощное объединение.

– Отец Дитрих, – сказал я слабо, – я не создавал! Это как-то само. Думаю, Господь меня вел и направлял мою длань.

Он слабо отмахнулся.

– Да я не осуждаю, не оправдывайся заранее. Я говорю, что все пойдет прахом, когда тебя убьют.

– Если… – сказал я.

– Не «если», – возразил он, – а именно «когда». Тебя точно убьют, сын мой. Даже я вижу дыры в твоей защите! А уж те, кто обучен убивать, заметят их намного раньше.

– И что мне…

– Храм Истины, – сказал он веско. – Только там можешь получить защиту Хотя можешь и не получить… Но, мне кажется, в тебе больше нужного церкви, чем разрушительного.

Я вздохнул.

– Отец Дитрих, разве я против? Я как раз собирался закончить с флотом и сразу же быстренько смотаться туда и пройти там посвящение или экзамен, что там в этом Храме!

– Ты не первый, – ответил он, – кто так говорит. Все откладывали и откладывали. А потом другие на- ходили их окровавленные или вовсе обескровленные тела. А то и вовсе не находили. Мы все стараемся отодвигать такие вот дела на потом… Что ж, Господь дал нам всем право выбора!

Он перекрестил меня и вышел в коридор. Я некоторое время сидел, прислушиваясь к обрывкам разговоров, у меня уши еще те, даже эти толстые дубовые створки не помеха, если сосредоточиться, но что толку подслушивать разговоры слуг и телохранителей?

Услышать бы, что задумывают мои главные противники.

В коридоре снова голоса, мне надо либо изощренный слух приглушить, либо двери потолще, затем донесся женский возмущенный писк, я высокие звуки ловлю даже лучше низких, наконец дверь чуточку приоткрылась.

Переальд заглянул, повертел головой, не сразу отыскав меня взглядом.

– Ваше высочество…

– Женщины? – перебил я. – Гони.

Он сказал виновато:

– Но Азагердия… говорит, что право имеет…

– Ах, – сказал я, – королева красоты… Нуда, красивые всегда имеют больше прав, чем некрасивые, а накрашенные красивые больше, чем красивые ненакрашенные.

Он понял это как разрешение, приоткрыл дверь шире и отступил, а в кабинет, почти отшвырнув телохранителя, ворвалась Азагердия, прекрасная и взволнованная, ее огненные волосы, выбившись из-под платка, почти устроили пожар.

– Что случилось? – вскрикнула она. – Почему мне только сейчас сказали?

Она остановилась передо мной, рослая в отличие от Дюймовочки Розамунды, надменно-величественная, с горящим от гнева лицом, но в ярких глазах вижу настоящий страх, что со мной что-то может случиться, а у сильных людей гнев – это пламя, а не огонек свечи, а беспокойство за кого-то – ураган, что сметает препятствия.

Я взял ее руку и благодарно поцеловал пальцы.

– Спасибо.

Она спросила все еще сердито:

– За что?

– За беспокойство, – пояснил я. – Мне кажется, за меня вообще никто не беспокоится. А если и есть такое, то, скорее, человек заботится о своем положении, что после меня может пошатнуться или вовсе рухнуть.

Она фыркнула:

– Так и я тоже! Здесь мое положение несравненно выше, чем в неприметном Фезензарде. Я заинтересована в вашем здоровье и благополучии.

– Ладно-ладно, – прервал я, – не выкладывайте и остальные ваши темные секреты женской души. Я предпочту быть обманутым и предпочту верить, что вы… эта… искренне. Такие женщины вроде бы тоже бывают, если верить легендам и поэмам.

Она посмотрела в удивлении.

– А вы им верите?

– Поэмам?

– Да.

– Верю, – ответил я неожиданно искренне. – А кому еще можно верить в этом мире?… Потому верю, что искренне заботитесь обо мне, так мне спокойнее. Это успокаивает, наполняет благодушием.

Она зыркнула насмешливо и дерзко, но в глубине ее глаз на миг промелькнуло растерянное и даже беспомощное выражение, словно обозначился некий кон- фликт или просто амбивалентность между независимостью характера и женской чертой во всем полагаться на мужчину.

Возможно, ее долго и старательно готовили по дороге из Фезензарда в Геннешу, что с этим Ричардом нужно держаться дерзко и вызывающе, он сам такой, покорных не уважает, и если она хочет быть замеченной, то должна уметь дерзить, не переходя границы, и уметь выказывать независимость суждений и вкусов.

На самом же деле она, возможно, как раз кроткая и тихая мыщка?… Хотя вряд ли, это львица может прикинуться кроткой, а мыпке труднее изображать львицу.

Сейчас у этой победительницы и королевы красоты, дочери знатного лорда, графа Кельтнера, что ведет свой род отМоргендарсга, снова надменно-прекрасное лицо, полное невозмутимости и того величия, когда даже на всяких там принцев смотрят свысока, но я нарочито уставился на ее пыщные груди, женщины всегда в этих случаях польщенно улыбаются или чуточку краснеют от удовольствия, однако Азагердия смотрела с тем же высокомерным равнодушием.