Олег Жиганков - Римский Лабиринт

«Неужели тот мальчик всё ещё жив? — думал он, и слёзы наворачивались ему на глаза. — Неужели он ещё топчет землю — ту же самую землю? А вдруг, — Адриан даже остановился как вкопанный от этой мысли, — вдруг опять возможно будет испытать счастье? Беспричинное, как в детстве? Хоть на день, хоть на час?» Конечно, ему никогда не жить нормальной жизнью, никогда не иметь ни семьи, ни детей. Но почему бы сейчас, прямо сейчас, ему не быть счастливым? Пусть даже беспричинно. А потом — будь что будет.

Адриан вновь зашагал по улице. Он вспомнил своего отца, графа Джироламо Фера, научившего его видеть за зданиями их историю, слышать то безгласное послание, с которым обращаются к людям камни, уметь перевести его на язык слов. Отец был владельцем маленького отеля, деградировавшего со временем в мотель, и большой любитель и знаток римских древностей. Это он сделал из своего сына историка — послал Адриана учиться в университет. Уже на последние деньги отца им и Адрианом была собрана уникальная коллекция древних книг и манускриптов по истории Рима и римской архитектуры. Как хотел бы Адриан, чтобы отец мог видеть его счастливым! Отец, наверное, был единственным во всём мире человеком, который верил в невиновность Адриана. Притом что даже сам Адриан в это не верил.

Свою мать, урождённую герцогиню Генриетту Флоричи, Адриан знал только по фотографиям — она умерла, когда он был двух лет от роду. Но иногда ему казалось, что он помнит её. У неё были большие и добрые, лучистые глаза и необыкновенной, пугливой красоты рот. На какую бы из фотографий своей матери Адриан ни смотрел, ему всё казалось, что ей как-то неловко за свою красоту и она стремится, впрочем безуспешно, её прикрыть.

Отец так и не смог оправиться от её трагической гибели, и никогда уже не женился, хотя жил с женщиной, которая и вырастила Адриана. Она любила его, как родного, но не смела называть его сыном, а он её — мамой. Она вела все дела мотеля, начиная от канцелярских и кончая уборкой комнат. Однажды, набравшись храбрости, Адриан спросил отца, почему тот не женится на Элизе, на что гордый граф отвечал, что не намерен смешивать своё имя с именем плебейским. Это очень обидело, даже оскорбило тогда Адриана. Он даже сбежал из дома и целый месяц прожил отшельником в пещере на крутом берегу Тибра.

Позднее, когда он будет снова и снова возвращаться мысленным взором в те годы, Адриан поймёт, что устами старого графа говорила его боль, его ущемлённая гордость, его растоптанное достоинство. Поймёт он также, что за все те несчастья, которые выпали на долю их семьи, отец нёс на себе тяжёлое бремя вины. Он не смог удержать в руках того уже оскудевшего, но всё ещё капитала, который достался ему от родителя. Он не был мотом, но был упрям и горд — такой же, как и дед Адриана, с которого и началось падение клана Фера. Дед был принципиален и отказывался вступать в какие бы то ни было тайные организации, которые, словно щупальца спрутов, стали опутывать послевоенную Италию, беря под контроль экономику и политику страны и распространяясь далее, до самой Америки. «Те же самые нацисты — только намного хуже», — так он про них отзывался.

Деда не раз приглашали вступить в игру, суля при этом златые горы. Но то ли от того, что во главе одной из лож находились люди из клана, враждебного роду Фера, то ли по какой другой причине граф от предложения отказался, вступив, как его предупреждали, на опасный путь. В пятидесятые годы большая часть его имущества была конфискована, а сам он был обвинён в сообщничестве с фашистами. У графа приключился инфаркт, и он умер оболганным, как считал отец Адриана. Графу Джироламо тогда с трудом удалось вырвать из железных щупалец спрута два дома из всего огромного состояния. Один дом, который был в городе, граф переделал под недорогую гостиницу, а в другом, в деревенском поместье, поселился сам. Туда он и привёл свою молодую жену, Генриетту Флоричи, этот дикий цветок, который нашёл распускающимся где-то в Пьемонте.

«Она была слишком хороша для меня, слишком хороша для всего этого поганого мира, — говорил граф Адриану. — И потому Господь прибрал её к Себе».

На самом же деле Адриан видел, как мучается его отец, непрестанно виня себя. Графиня умерла абсурдной, нелепой смертью — от пчелиного укуса. У неё была аллергия на пчелиный яд, и, так как они жили в деревне, она всегда носила с собой необходимое ей лекарство. В тот день они совершали вместе с графом конную прогулку, и то ли она забыла переложить железную коробочку с маленьким стеклянным шприцем, то ли не хотела отягощать карманы облегающих её ноги белых конных брюк, но лекарства при ней не оказалось.

Граф до смерти загнал своего коня, торопясь успеть с Генриеттой в больницу, но всё было напрасно. Когда у порога приёмной граф освободил ремень, которым полчаса назад пристегнул к себе красавицу-жену — ещё в сознании и чувствах, — санитары подхватили на руки уже бездыханное тело, отёкшее и холодеющее. Граф даже не знал, что большую часть пути он скакал с мёртвой женой.

Он продал тогда поместье и переехал с маленьким Адрианом в город, поселившись в одном из номеров своего отеля. Спустя где-то год после этого трагического происшествия он взял на работу Элизу — молодую бельгийку, с которой познакомился в поезде. По стечению обстоятельств, о которых Адриан так никогда и не узнал, ей некуда было ехать, и граф предложил ей комнату и работу. Они прожили вместе двадцать лет, пока Элиза не умерла от рака. Адриан помнил тот день, когда отец позвонил ему и сообщил о смерти Элизы. Он был тогда на четвёртом курсе университета, слушал лекцию о заслугах Макиавелли. Адриан выскочил из аудитории, взял такси и помчался на окраину города, где располагался их мотель. Он всю дорогу с трудом сдерживал слёзы, но, увидев отца, не мог не разрыдаться — граф будто постарел лет на десять.

— Знаешь, — сказал он как-то Адриану, — в Средние века было одно такое страшное наказание — убийцу приковывали железными цепями к трупу жертвы, и с этим трупом он уже не расставался ни днём, ни ночью, пока сам не превращался в труп. И ждать приходилось не слишком долго.

— Но ведь ты не виноват в её смерти, — заметил Адриан. — Как и в смерти матери.

Отец внимательно посмотрел на него.

— А как ты думаешь, — спросил он наконец, — если бы я был немного мудрее, случилось бы всё это с нею? Со всеми нами?

— Не знаю, — честно ответил Адриан.

Тогда он ещё не мог знать, что именно он, единственная оставшаяся у отца надежда, сведёт того в раннюю могилу и поставит страшное кровавое пятно на последней странице истории рода Фера. История о прикованном к трупу убийце стала его, Адриана, историей — вот уже десять лет, как он влачил на себе окровавленное, изуродованное тело Роберты.