Ольга Перовская - Остров в степи

Он подошел к ящику и отдернул брезент. Все люди в большой комнате привстали с своих мест. Кто-то сказал:

— Осторожнее, Борис Михайлович! Его, наверно, там, в Южной Америке, не обучили хорошим манерам.

— Ничего, — засмеялся старик. — Мы с ним друзья.

Он решительно загнал своего «друга» в угол, потом всунул в клетку руку и быстро вытащил ее обратно. В руке был зажат длинный и голый, как змея, хвост. На хвосте, головой вниз, висел южноамериканский гость. Он свирепо щелкал страшными красными резцами. На усатой, тупой, как у поросенка, морде было отчаяние и злоба:

— Ну, вот это уж никуда не годится, — пошутил старый ученый. — Я тебя рекомендовал как друга, все тебя встречают с такой радостью, а ты злишься.

Зверь извивался и старался приподнять свое гибкие тело. Передние лапы у него были совсем как маленькие человеческие руки. Пальцы их он крепко сцепил на груди.

Когда люди из первого ряда протягивали руки, чтобы пощупать его мех, он вздрагивал и угрожающе шипел.

— Покажите, покажите его нам всем! — закричали задние.

Профессор с торжеством поднял руку вверх, и все собрание увидело мягкий голубовато-серый живот и задние лапы коипу. Эти лапы резко отличались от передних: на их голых пальцах были настоящие утиные перепонки.

Люди удивились и опять высказали сомнение:

— Как с такими голыми перепонками и хвостом коипу выдержит нашу снежную зиму?

— А вот мы устроим ему экзамен, — сказал старик. — Посмотрим, на что он способен. Поместим его…

При этих словах коипу сильно подбросил свое тело и щелкнул зубами. Старик выронил его и спокойно стал завязывать платком раненую руку. А коипу медленно пошел вдоль стенки.

Сразу было видно, что он не привык ходить по собраниям. Длинное пушистое тело его волочилось неуклюже. Большие утиные ноги и маленькие руки ступали по гладкому паркетному полу неуверенно. Голый хвост веревкой тянулся сзади. Зверь бурчал, озирался и сердито, как кот, горбил спину. Длинные усы его шевелились. Похоже было на то, что затея бритого старика ему совсем не по душе.

Люди с уважением смотрели, как этот заморский гость ходил взад-вперед у белой стены. Никто его не тревожил, никто не торопился поймать. Вот он остановился, сел на задние лапы и стал щуриться на яркую электрическую лампу.

Может быть, его удивило, что это маленькое солнце ничуть не греет? Может быть, он вспомнил другое солнце — то, которое пылало над тихими тростниками и болотами у пего па родине?.

Только он вдруг обхватил ручонками голову и горестно сунул пос в свой мягкий пушистый живот.

После долгих дней тряской дороги, тесных клеток и людского шума наш коипу почуял воду. Воды было много — целый маленький пруд с камышом. По доске с перекладинками из воды можно было вылезти на берег. На берегу стоял домик, а в домике — мягкая подстилка из свежей соломы и кормушка со свеклой, клевером и зерном.

Немножко в стороне, незаметно для нутрии, был устроен из камыша другой домик — наблюдательная будка. В этой будке день и ночь посменно дежурил рабочий Петро и молоденькая практикантка Софья Ивановна. А когда в школе не было занятий, к ним присоединялся еще Матвей.

У них была толстая тетрадка с полями — дневник. В него записывалось все, что могло случиться с нутрией.

Коипу очень много купался. Он плавал, нырял и подолгу сидел под водой, выпучив от наслаждения глаза. В первые дни в таких случаях над водой раздавался тревожный голос Петра:

— Матвей, а Матвейко! Бежи, хлопче, до Софьи Ивановны. Скажи, внутрий наш убег.

— Убег! — насмешливо отвечал Матвейка. — А это кто в углу пузыри пускает?

Люди снова прятались в будку, и Петро с облегчением вздыхал, когда через пять-шесть минут над водой показывалось тупое усатое рыло.

Коипу принюхивался и вылезал на мостки. Тут он усаживался на задние лапы, а передними начинал растираться. Тер уши, щеки, грудь, живот, расправлял кулачками усы, приглаживал пальчиками волосы на голове. Все это пределывалось до того ловко и серьезно, что наблюдательная будка начинала пыхтеть и давиться от смеха. Тогда зверь камнем плюхался в воду.

— Так нельзя, — шептали в будке, — какие же мы наблюдения сделаем, если все время будем пугать его?

После этого, сколько бы зверь ни причесывался и ни растирался, будка молчала, как мертвая.

Была уже поздняя осень. Солнце совсем перестало греть, и вода сделалась холодной, как лед. Но коипу, видно, пока не боялся холода. Он быстро толстел и становился похожим на откормленную пушистую свинку. От холодов он только стал еще спокойнее и медлительнее.

Наблюдательная будка в это время почти каждый день записывала в дневник одно и то же:

«6 часов 45 минут утра. Вышел из домика и стал купаться.

Купался 2 часа 15 минут. Потом поел и лег спать в домике. До конца дежурства все время спал».

Дальше рука Петра: «Спал до половины шестого. Как встал, мы его взвесили. Оказалось 7 кило. Во как разъелся!»

После этого шли крупные буквы. Это писал Матвейка.

«7 часов. Купался, купался, потом вылез и стал есть. Ох, смешно же он ест! Возьмет в руки травинку, перегнет пополам и откусывает помаленьку. Потом за свеклу примется. Жует долго-долго, как старик. Вот набрал в руку зерен и с ладони ест, как люди семечки грызут. Когда осталось немного, взял рукой всю кормушку, поволок ее в воду и там опрокинул. Еда вся высыпалась и поплыла по воде, а он стал ловить ее».

Так, в покое и довольстве, жил наш коипу в Аскании-Нова. Но вот как-то вечером, сидя над роскошной едой, он вдруг загрустил: начал тихо стонать, перестал есть. Постонет, постонет, потом примется рыть ногами землю, хлопотать в своем домике, а потом опять усядется на задние лапы и застонет: м-маа, м-маа!

Наблюдатели забеспокоились. Они устроили совет и долго гадали, что ему нужно, коипу. Вечером Софья Ивановна пошла и рассказала об этом Павлу Федотычу. А утром, когда коипу вылез из воды и забрался к себе в домик, он неожиданно увидел там чудесную штуку: на соломенной подстилке перед ним сидела очень приятного вида нутриха.

Она вытянула вперед мордочку, обнюхала коипу и погладила его лапой по спине. Потом они вместе спустились к воде, покупались, поплавали и начали старательно, растираться. Днем они мирно спали в своем домике, а к вечеру вышли и стали играть и носиться по берегу. От всей грусти коипу не осталось и следа.

Пришел Павел Федотыч. Он прочитал записи в дневнике, сделал на полях заметки красным карандашом и сказал:

— Ну вот. А теперь мы начнем экзамен. У нас есть шесть нутрий. Эту пару мы оставим тут, в крытом домике, и будем давать им еды, а четырех штук пустим в заросли тростника. Посмотрим, сумеют ли они сами добывать себе пищу и как справятся с зимними морозами.