Ольга Перовская - Остров в степи

Но дед и не слышал тех слов. Он несколько раз останавливался, слушал и двигался прямо на вой.

Вот блеснула вода на заливе. Дед стоял у воды.

Над заливом темно и ненастно. Темная пена клубится у ног. Темная пена из туч наверху.

Жуткий голос поет над заливом: у-у-у-у!..

Старик скинул тулуп, чоботы и пошел прямо в воду.

— Очумел ты, старик! Утонуть вздумал с горя. Ну, топись, коли так, мы тебе не товарищи!

А старик только машет рукой. Погрузился по горло. Поплыл. Он плывет, а навстречу ему страшный голос: у-у у-у-у!..

Вот в последних отблесках вечернего света перед дедом песчаная отмель. На песчаной косе сбились в кучу овечки А в стороне от них, близ самой воды, надрывается Шутка: у-у-у-у!..

Пес исполнил все, что требовала от него его служба.

Он не бросил отары в беде. Он собрал ее на отмели, сторожил и кричал, звал хозяина.

Вдруг из пены послышалось:

— Шутка! Дружище!

Через день на сарае собралось много народу. Говорили все больше о злых, «воробьиных ночах» — о ненастных ночах среди дня. И, кончая рассказ, каждый, каждый чабан оборачивался к порогу и кидал угощение.

На пороге лежала собака. Шутка слушал о «воробьиных почах». Он смотрел на хозяина. Шутка знал, что сейчас говорят про него, что хозяин доволен и даже гордится им, Шуткой.

По ступенькам крыльца застучали шаги.

Это был не Шевченко.

Это другой, новый Шуткин хозяин. Тот, которым сегодня пнул Шутку ногой.

Он спускался во двор. Практикант института кричал из псарни оторопелым от радости голосом:

— Товарищ Боровский! Да идите же скорее! Говорит вам, что опыт удался. У Белянки родились лисенята, то бишь, эти, как их, лисо-песики. Дети нашего лисовика.

Шаги побежали с крыльца.

Шутка видел потом, как, радуясь, люди поставили возле крыльца лукошко со странно пищавшими щенками. Прибежала в тревоге Белянка и прыгала на грудь Боровскому, просила не трогать щенков.

Люди радовались новому. Практикант побежал в институт с новостями, чтобы новости быстро летели повсюду.

Старый Шутка не знал всего этого. Он знал только одно, что хозяин сердит и не хочет о нем вспоминать.

Лежать ему стало теперь неудобно. Он долго ворочался, скулил. Потом, с тайной надеждой, заслужить прощение, вылез наружу и, ссутулившись, стал глядеть на людей и лукошко.

Хозяин его не окликнул. Он был весь поглощен взвешиванием и обмериванием новорожденных.

Тяжело наступая на лапы, Шутка вышел за флигель на степь. Тут дул ветер с овечьих сараев. Пел о прошлых днях Шуткиной службы, днях геройства и славы.

После купанки овечек надо беречь от дождя. Через несколько недель начинается стрижка, попадут овцы под дождь — подварится шерсть, собьется вся в ком. Не будет в ней той шелковистости, блеска. Большой будет убыток камвольному делу.

У атагаса (старшего чабана) Шевченки овечки всегда приходили на стрижку все, как одна. Любо-дорого.

Уж кому, как не Шевченке, знать, как водить тонкорунных овечек.

Однажды с утра уходили пастухи с ними в степь. Только успели они отойти от сарая, дед Шевченко зашел за сарай и стал громко, протяжно гукать, чабанов домой заворачивать.

Неохотно повернули овечки домой. Душно летом в сараях, парно, как в бане. Тяжко дышат заросшие длинной н жаркой шерстью бока мериносов и английских бараиов-линкольнов. Рты открыты, на мордах — мученье. Все толпятся у выхода и у окон. Тянут головы ко всякой щелочке, лишь потянет чуть-чуть ветерком.

Хорошо им средь степи, на воле! А тут только пошли, отдышались и снова назад, в эту баню.

Запрыгали, балуясь, цапы. Трясут бородами, не хотят возвращаться назад. И овечки словно прилипли к траве, не отцепишь никак.

А старик-атагас гукает все сильнее, кричит на всю степь:

— А-a-a! А-a-a-a!

Овечки потянулись к сараю. Старик всех принимал, размещал по загонам и показывал на небо: дескать, видите, тучки.

Наконец вернулось из степи последнее стадо — отборная сотня баранов. Все самцы-мериносы. У каждого на голове крутые кольца рогов. Каждый весом двенадцать-пятнадрать пудов. И у каждого в ухе продета медаль: «Асканийское элитное стадо».

Такая элита — гордость всякой страны.

Атагас их дождался. Сосчитал, проверил и поставил на место в сарай.

Только успели попрятать овечек — вся степь почернела, на небе засверкали зарницы.

Дед стоял на пороге сарая, опираясь плечом о косяк и шутил с чабанами.

Старика не поймаешь. Нет у него ни барометра, ни термометра, а чует он непогоду, словно петух.

Тут подкралась к сараю тихая молния. Сверкнула. И дед, как стоял, повалился на землю.

— Шевченку убило! В деда молния вдарила! Атагаса убило! Убило! — закричали вокруг чабаны.

Они подхватили атагаса. Отнесли от сарая, положили на землю и давай рыть лопатами яму, закидывать атагаса землей.

Ох, не нравилось все это Шутке!

Чабаны забросали Шевченку и бегом побежали к сараю.

Но Шутка не мог так оставить хозяина. Он стал раскидывать лапами землю и рычал от волнения.

Вдруг из ямы поднялся оживший Шевченко. Сел, потрогал руками лопату, погладил собаку и хотел снова лечь, но тут взглянул на сарай и, как бешеный, крикнул:

— Ратуйте! На помощь! Овечки!

Сарай полыхал, как береста.

Ну ж и прытко мелькнул мимо чабанов удалой атагас!

— Элитное стадо! — кричал он на бегу. — Спасайте элитных баранов!

И через огонь, в дым сарая…

Ну, а кто же за дедом?

Первым прыгнул за ним, ни минуты не мешкая, Шутка.

Тогда попрыгали все чабаны.

Ох, и было в сарае!

Воскресший из мертвых, Шевченко хватал за рога надменных элитных баранов, пихал их ногами, толкал, тащил их к огню и кидал через костер на свободу.

Шутка лихо ему помогал, поторапливал, гнал. А не шли, так вгрызался им в загривки, в ляжки.

Сам один, без людей, он пугнул из угла сотню глупых овечек. Лязгнул, рявкнул на них, и они, не помня себя, пронеслись через пламя наружу.

Наконец остался в сарае один меринос, но какой!!

Это был «сто девятый». У него были две золотые медали Он ездил в Германию. Лучшие бараны в СССР были все сыновья «сто девятого».

Стоил он много тысяч. И такой чемпион вдруг забился за плахи в углу, тряс рогами и ни за что не хотел выходить испугался.

А сарай уже весь светился насквозь. Весь трещал и шатался, как будто трогался с места. Крыша вот-вот сейчас собиралась рухнуть.

Атагас напрягал все силы, но пятнадцать пудов упирались, тянули назад.

В едком дыме люди не видали друг друга.

Чабаны пробирались на воздух. Атагас и баран, задыхаясь, боролись в углу.

В это время на Шутку свалилась сгоревшая в уголь решетка. Он завыл. Шерсть на нем занялась. Он хотел покататься по полу. Пол был весь в горячих углях.