Ольга Перовская - Остров в степи

Неожиданный шум и задорные голоса в полыни у дороги собрали суровые морщины на Шуткином лбу.

Что за непорядки? Этого никогда здесь не было. Удивительно, что это сегодня за несуразный день!

Детские голоса рычали, захлебывались, лаяли. Кутерьма в траве заваривалась все веселей.

На край дороги, под самым Шуткиным носом, выбежали четыре мордастых щенка.

При виде нахмуренного Шутки веселье сразу потухло, а щенки в замешательстве сели рядком.

Шутка подошел, опасный, как плетка.

Во-первых, что это за шум и беготня в рабочее время? Потом, кто им позволил убегать так далеко от сарая в степь? И вообще, как они себя держат со своим дедушкой?

Щенки опрокинулись на спины, задрыгали ногами, извинялись.

Шутка строго обнюхал каждого. Придраться было не к чему, а лежачего не бьют.

Через минуту щенки увивались и целовали его в морду. И вдруг один сорванец дернул зубами газету.

Газету! Газету, которую Шутке доверил его хозяин!

Шутка рявкнул, как гром. Газета упала на траву. Негодный щенок захлебывался от плача, потирая лапой прокушенное ухо.

Теперь он будет знать, как надо обращаться с хозяйскими вещами.

Шутка вернулся к газете и…. остолбенел.

Газета пропала.

Вдалеке, почти у самого крыльца сторожки, неслись три мордастых белокурых щенка. Они прыгали, подбрасывали в воздух и разносили на клочки то, что было священной хозяйской газетой…

Хозяин не кричал и не отколотил Шутки.

Он с отвращением оттолкнул его ногой, когда Шутка подполз к нему по земле. Он не дал ему болтушки с отрубями и кусочка брюшины.

Он сказал:

— Пошел ты от меня вон, старый, ни на что не годный бездельник! Я сам теперь буду ездить на велосипеде в институт за газетой.

— Ты напрасно с ним так, товарищ Боровский, — заступился за Шутку чабан, зашедший на псарню. — Это пес трудовой. Это — Шутый, собака Шевченки. Такого, как он, на всей псарне не выбрать. Помню, нас, чабанов, он не раз выручал из беды. Однажды на пожаре, спасая овечек, он так обгорел, что целый месяц приезжал к нему в степь из поселка ветеринар, мазал мазью и перевязывал Шуткины лапы и морду.

— Знаю, пес неплохой. А сегодня старик осрамился, газету мою в клочки изорвали. Ну, пошел, убирайся к себе под крыльцо.

Ветер дул от овечьих сараев.

Шутка лег под крыльцо, поймал ноздрями знакомые запахи. Опустил на лапы голову и задремал.

Атагаса Шевченко и тогда уже называли «пивтора дидку». Свой полный трудовой век отработал чабан да еще прихватил половину чужого века.

Вот и выходило один с половиной дедовых века: полтора — деда — дидку.

Молодые чабаны удивлялись, откуда у старого деда такая прыть. Никто не мог угоняться за ним на степи.

Легконогий, бежал он за Шуткой к новорожденному ягненку. Нес на плечах больную овечку к далеким сараям. И, распевая, помахивал посохом — герлыгой — долгий летний день.

— Вот наш дидко, так дидко! Богатырь — не чабан. Ему бы над войском воеводить, а он в чабанах век коротает.

Все любили и уважали деда Шевченко. Но больше всех любил его верный помощник и друг — овечья собака Шутый.

Шутка тогда был совсем молодым. Он был самой огромной овчаркой во всей Мелитопольщине. И так ревностно и умело сторожил он свое стадо, что в отаре Шевченки никогда не случалось пропаж и потерь.

Однажды отара паслась далеко от сарая в пяти-шести километрах от залива Сиваш.

Шевченко лежал на земле и глядел в синее небо, а Шутка лежал и глядел на хозяина.

Далеко в углу неба наплывало какое-то облачко.

Вдруг Шевченко поднялся с земли и с необычной для пего торопливостью стал натягивать полушубок.

Шутка тоже вскочил. Обежал вокруг стада, сбил овечек в кучу и взглянул на Шевченку.

Хозяин велел поворачивать домой. Он так торопился, что ронял свою палку. Волнение его сообщилось собаке.

Она сильно толкнула вперед вожака, козла с бубенцом — тронкой — на шее. Козел замешкался было. Шутка дернул его за штаны. Цап — козел — побежал, громыхая своим бубенцокр За цапом пошло стадо.

Не успели они отойти и версту, как маленькое облачко разрослось в огромную тучу.

Горько-соленый ветер примчался от Сиваша и затрепал полушубок у человека и белые космы собаки.

Туча росла и росла и, как хищная птица, спускалась все ниже к земле.

Стало темно, словно ночью. Овцы дрожали. Цап останавливался, не хотел вести стадо. Козел ждал чабана. С человеком он меньше боялся.

Вот туча накрыла крыльями землю. Ветер рванул клубы пыли, травы.

Сверкнула молния, и с треском раскололось все небо.

Овцы кинулись врассыпную. Чабан успел снять с козла ошейник с тронкой. Он тряс его, что было мочи звонил.

Шутка носился по кругу, и овцы снова сбились вокруг того места, где звонил бубенец вожака.

Первый натиск грозы миновал. Отара пока уцелела.

Может быть, сейчас хлынет ливень, и гроза пронесется над стадом так же стремительно, как налетела?

На это сильно надеялся старый Шевченко.

Но гром разразился опять.

Раз! Два! Три раза подряд загремело вверху.

Овцы не слышали больше тронки. Они мчались неизвестно куда. Пришло страшное чабанское несчастье. В ненастные, «воробьиные ночи» — ночи среди дня — так гибнут целые отары овечек.

— Отара рушает! Рушает! — не своим голосом закричал старый чабан и в горе упал лицом на землю.

Ливень прошел стороной. В тех местах, что пришлись в полосу дождя, потоки смыли целые села.

Над Шевченком гроза пронеслась без дождя; только ревел ветер да зеленый огонь пробегал над лежащим ничком человеком.

А овечки бежали по степи. Шутка пробовал их завернуть, собрать в кучу, остановить. Напрасно! Овечки не слышали лая, не чувствовали укусов. Они бежали все прямо в черноту степи.

И Шутка бежал вместе с ними.

Так овцы домчались до берега моря. Перед ними плескались соленые воды Сиваша.

Страх сильнее всего. Овцы кинулись в воду. Поплыли… Вода заклубилась от сотни огромных овец. Сверкнула молния. Овцы боролись с волнами, плыли, не зная куда…

На рассвете Шевченку разыскали товарищи. Старик за одни сутки осунулся, как после болезни. Он ни о чем не хотел слышать. Пропали овечки, и Шутка пропал. Ну, какие тут могут быть разговоры!

Ни за что не хотел он вернуться домой. Он решил исходить всю степь — разыскать овечек и Шутку, живых или мертвых.

Целый день, как помешанный, рыскал старик по степи. Он звал Шутку, тряс бубенец. За ним усталые и голодные плелись три чабана.

Перед вечером ветер снова подул от залива. Он выл так тоскливо и страшно, что сердце стыло в груди.

— Ишь, воет над морем! Ну, прямо нечистый дух! Какие тут к ночи овечки? Темно уже стало. Вертаемся, дедко, домой!