Питер Годфри-Смит - Чужой разум. Осьминоги, море и глубинные истоки сознания

Эта модель оказала влияние на некоторых специалистов по осьминогам, в особенности на Бенни Хохнера. Хохнер убежден, что эти идеи помогут нам уловить различие между человеком и осьминогом. У осьминога иное воплощение и, как следствие, другая психология.

С последним пунктом я согласен. Но догматика теории воплощенного познания не очень-то приложима к странному осьминожьему бытию. Сторонники этой теории часто утверждают, что форма и организация тела кодируют информацию. Но для этого требуется, чтобы у тела была форма, а у осьминога из всех животных она самая непостоянная [86] С технической точки зрения можно возразить, что у осьминога имеется топология — фиксированные данные о том, как одни части соединяются с другими, хотя расстояния между частями и углы сгибов являются переменными. . Одна и та же особь может стоять вертикально на щупальцах, протискиваться в отверстие немногим больше собственного глаза, превращаться в обтекаемую ракету или складываться, чтобы залезть в банку. Когда адепты воплощенного познания, такие как Хиль и Бир, приводят примеры возможностей для разумного действия, задаваемых самим телом, они рассуждают о расстояниях между частями тела, которые задают восприятие, расположении суставов и углах сгиба. Но у осьминожьего тела ничего подобного нет — ни заданного расстояния между частями, ни суставов, ни естественных углов. Более того, применительно к осьминогу неуместно противопоставление «тела и мозга», которое обычно играет заметную роль в дискуссиях о воплощенном познании. В случае осьминога уместнее говорить о нервной системе в целом, а не о мозге: неясно, где у него начинается и кончается мозг, а нервная система пронизывает все тело [87] Зрительные доли, расположенные позади глаз, не все исследователи включают в состав «центрального» мозга, хотя они играют важную роль в когнитивной деятельности осьминогов. . Осьминог — в буквальном смысле комок нервов; его тело — не отдельная сущность, управляемая мозгом или нервной системой.

Да, у осьминога «иное воплощение», но оно настолько необычно, что не вписывается ни в какие стандартные представления в этой области. Традиционно линия разногласий проходит между теми, кто считает мозг всемогущим руководителем, и теми, кто подчеркивает наличие собственного ума у тела. Обе точки зрения исходят из разграничения между мозговым и телесным знанием. Но осьминог не вписывается ни в ту, ни в другую модель. Его форма воплощения мешает ему проявлять те способности, которые обычно служат предметом внимания теоретиков воплощенного познания. Осьминог в некотором смысле развоплощен . Я написал это, и получилось, как будто он нематериален, но я, конечно, не это имею в виду. Он телесен и материален. Но его телу как таковому присущ протеизм, чистая потенциальность, — у него нет ни издержек, ни благ, свойственных ограниченному, диктующему действия телу. Осьминог живет вне стандартной дихотомии «тела» и «мозга».

Каково это — быть осьминогом? Или меду-зой? Понимают ли они это сами? Кто был первым животным, у которого возникло какое-то самоощущение?

В начале книги я приводил высказывание Уильяма Джеймса о том, что изучение сознания должно опираться на идею «непрерывности». Развитые формы переживания опыта, свойственные нам, произошли от более простых, которые имеются у других организмов. Сознание, по мнению Джеймса, безусловно, не вверглось в готовую вселенную. История жизни — это история переходных форм, полутонов и серых зон. Многие аспекты сознания поддаются изучению с этой точки зрения. Восприятие, действие, память — все это зарождается из зачатков и составных элементов. Предположим, кто-то спросит: «А бактерии по-настоящему понимают, где они находятся? А пчелы помнят события прошлого?» На такие вопросы нельзя четко ответить «да» или «нет». Существует плавный переход от элементарных форм чувствительности к более развитым, и нет причин находить там резкие границы.

Применительно к памяти, восприятию и многому другому этот градуалистский подход очень продуктивен. Но другая сторона медали — субъективный опыт, наше самоощущение. Много лет назад Томас Нагель, стремясь привлечь внимание к загадке субъективного опыта, использовал выражение «каково это?» [88] Речь идет о его статье «Каково это — быть летучей мышью?» (Thomas Nagel, «What Is It Like to Be a Bat?» The Philosophical Review, 83, no. 4 (1974): 435–450). . Он задался вопросом: каково это — быть летучей мышью? Вероятно, у летучей мыши есть какое-то самоощущение, но совсем не такое, как у нас. Слово «такое», впрочем, вводит в заблуждение — оно внушает мысль, будто проблема сводится к сходствам и различиям: одно ощущение похоже на другое ощущение. Но дело не в сходстве. Дело вот в чем: у нас есть переживания для множества аспектов нашей жизни. Когда мы просыпаемся, глядим на небо, едим — всему этому сопутствуют определенные переживания. Необходимо понять, как это устроено. Но если мы беремся рассмотреть этот вопрос с эволюционной, градуалистской точки зрения, это заводит нас в странные дебри. Как переживание могло зародиться постепенно? Может ли животное наполовину ощущать себя животным?

Здесь я собираюсь пролить свет на эти проблемы. Я претендую не на то, чтобы разрешить их полностью, но лишь на то, чтобы приблизиться к цели, поставленной Джеймсом [89] Дальнейшие шаги предприняты мною в статьях: Godfrey-Smith, Peter. «Mind, Matter, and Metabolism», The Journal of Philosophy, 113, no. 10 (2016): 481–506; «Evolving Across the Explanatory Gap» (в печати). Отчасти разрешению проблемы помогут новые разработки в области теории, а отчасти — критическое переосмысление самой проблемы. Здесь я не особо стремлюсь ее переосмыслять. . Я поставлю вопрос так. Субъективный опыт — ключевой феномен, требующий объяснения, самый факт того, что мы как-то переживаем свое существование [90] Более подробно я рассматриваю эти различия в статье «Animal Evolution and the Origins of Experience», в How Biology Shapes Philosophy: New Foundations for Naturalism , ed. by David Livingstone Smith (Cambridge University Press, 2016). . Иногда в таких случаях говорят об объяснении сознания — субъективный опыт и сознание вечно путают. Я же рассматривают сознание как одну из форм субъективного опыта — но не единственную его форму. Чтобы обосновать это различие, возьмем, например, чувство боли. Чувствуют ли боль кальмары? А раки и пчелы? Для меня этот вопрос означает: ощущает ли кальмар физическую травму? Чувствует ли он себя плохо в таком случае? Этот вопрос часто выражают в форме вопроса, есть ли у кальмаров сознание. Мне такая постановка вопроса всегда казалась ошибочной — от кальмаров слишком многого хотят. В старинной терминологии, если у осьминогов и кальмаров есть какое-то самоощущение, то они существа, наделенные чувствами . Чувства предшествуют сознанию. Но откуда берется чувствительность?