Антоний Фердинанд Оссендовский - В людских и лесных дебрях

Как бы в ответ на призывы монаха, раздался глухой и угрожающий рокот леса, всё более раскачиваемого могучими порывами вихря. Далёкие отголоски грома добежали тяжелыми волнами и разбились о чёрные стены «Скита».

— Здесь слуги, невольники Твои, — уже значительно ближе я услышал голос монаха. — Они готовы пролить свою кровь за грехи мира, для отмывания следов великих преступлений!

Немного погодя я увидел монаха; он ползал на коленях, касаясь лицом земли и, вытянутой рукой ведя за собой, как бы кого-то невидимого. Он дополз до порога часовни, никто из молящихся не смел взглянуть в сторону двери, так как всех охватил могучий, парализующий, мистический страх. Я взглянул на монаха. Видел, что никого нет перед ним; понял, что вихрь, гром, буря и сотрясаемый ею лес отвечают словам худого монаха с горящими глазами, но одновременно чувствовал, что страх закрадывается в моё сердце, и мозг перестаёт работать логично и холодно.

Я взглянул на женщину. Она все ещё была на коленях, но уже подняла лицо к лику Христоса, а в ее широко раскрытых глазах, полных слез, надежды и муки ожидания, была такая вера, что мне начало казаться, что я присутствую на заре христианства, в какой-то тайной катакомбе Рима времён Нерона или Калигулы, среди тех, кого завтра будут терзать на арене цирка дикие звери и жестокие африканские невольники. Монах внезапно прервал течение моих мыслей. Он поднялся на ноги и казался каким-то гигантом; он отчаянно размахивал руками, падал на землю и снова поднимался, убегал и возвращался. Наконец он начал кричать хриплым голосом:

— Уходишь?.. Бросаешь стадо Твое на произвол греха и преступления?.. Не уходи! Великий, Милосердный, прими умоляющую жертву!..

Он упал ещё раз на землю, поднялся, крикнул ужасно и влетел в часовню, прося запыхавшимся, приглушенным голосом:

— Божие люди, Творец и Царь, уходит от нас! Снова преступления, грехи и мерзость будут господствовать на земле!.. Умоляйте Его о пришествии, кровью своей! Кровью!.. Спешите, спешите!..

Голос монаха проникал в глубину души, звал, убивал волю, приказывал и, наконец, перешел в шипящий шепот:

— Спешите, спешите!

Стоны, рыдания и тяжелые вздохи наполнили низкую, душную избу.

В одном углу произошло движение. Толпа, наступая друг другу на ноги, быстро расступалась перед молодым, высоким и плечистым мужчиной, который весь дрожа, шел вперёд к алтарю, повторяя только одно слово:

— Я… Я… Я!

Внезапно произошло что-то неожиданное. Мужик блеснул широким охотничьим ножом и упал с перерезанным горлом, громко хрипя. Кровь, широкой струей, полилась на пол, впитываясь в щели.

Монах встал у умирающего и крикнул высоким, пронзительным голосом:

— Падайте ниц! Ниц!.. Ступает Он, Великий, Милосердный Бог, который принял кровь за грехи мира!

Все упали на землю, и в ту же минуту меня ослепил поразительный блеск; ужасный треск и грохот встряхнул всю землю; казалось, что «Скит» подбросило вверх; с потолка посыпалась земля и пыль, с жалобным звоном, на мелкие куски, разлетелось мутное оконце…

Было очевидно, что монах искусно воспользовался разразившейся стихией, в целях своей мрачной пропаганды самоубийства, как единственного средства для спасения остального человечества из бездны греха. Но толпа не понимала этого и лежала на земле, дрожа всем телом, боясь увидеть обличие Бога и ещё раз услышать Его голос. Люди лежали, втиснув голову в плечи и, заслонив лицо руками, и не слышали, что уже утихли хрипы самоубийцы и прекратились судороги тела, окостеневшего и неподвижного…

Первой очнулась от ужаса незнакомка. Со страхом смотря на труп и поднимая низ платья над лужей крови, она в трансе ступала среди поверженных крестьян. Добравшись, наконец, до двери, она выскочила как птица из клетки, и побежала, куда глаза глядят, стиснув голову бледными ладонями и выкрикивая в беспамятстве какие-то непонятные слова.

Монах, заметив исчезновения женщины, выскочил за ней, ступая по головам и спинам лежащих, и начал преследовать её.

Я вышел из часовни заметил, что он её догнал и, схватив в объятия, начал покрывать поцелуями шею, лоб, лицо, глаза и губы женщины. Она, с отчаянным криком вырвалась, оттолкнула его и побежала в сторону леса, стараясь убежать от преследования.

Я побежал за ними, чтобы защитить женщину. Когда я был уже в лесу, понял, что не один я пытаюсь вмешаться в исход этой драмы — кто-то невидимый бежал в кустах в ту же сторону. На повороте тропы я почти догнал монаха, который побежал напрямик, через заросли и кочки топи! Внезапно раздался мрачный, полный ужаса и страха голос:

— О… о… о… спасите! — Лесное эхо долго носило от дерева к дереву, от скалы к скале, это полное безысходности и тревоги «О… о… о…»

Я добежал до места, откуда слышался крик монаха, когда вдруг прогремел выстрел. Глубоко проваливаясь в торфяное болото, я с трудом пробрался сквозь кусты и внезапно окаменел от ужаса.

Передо мной появилась небольшая поляна в бархате ярко-зелёного мха.

Топь уже почти поглотила в свою бездну тело человека На поверхности ещё оставалось только бледное лицо монаха: широко открытые, умоляющие глаза и окровавленный лоб, разбитый выстрелом. Вскоре исчезло это ужасное лицо, а на его месте появилась маленькая лужа чёрной воды с лопающимися в ней пузырьками.

В кустах стоял человек, которого ещё вчера я видел под окнами хаты, а сегодня встретил в лесу. Он держал в руке дымящееся ружье и, полным ненависти взглядом, смотрел на чёрное пятно воды в зелёном ковре топи.

Он поднял голову и наши глаза встретились.

— Суд был жестоким и ужасным, но человеческая рука должна была остановить преступника, — шепнул незнакомец.

Мы долго стояли в молчании, переживая разные мысли и впечатления. Я понимал, что это полубезумный монах, обманщик, основатель мрачной секты самоубийц; проповедник, жаждущий крови верующих для отмывания грехов мира и преследующий тихую, печальную женщину, увлечённую его мистической силой и красноречием, заслужил наказание смертью. Но у меня еще были сомнения…

После долгого молчания я спросил:

— Зачем вы это сделали?

— Я муж этой женщины… — отвечал он со стоном.

Тревожно шумел лес. Я чувствовал во всей природе беспокойство, которое как боязливый, осторожный зверь таилось в дебрях, среди кочек пучины, скрытой под ковром из зеленых мхов, водных растений и густых кустов. Какая-то маленькая птица жалобно пищала, каркал ворон, скрипело сломанное бурей дерево, и внезапно болото отозвалось какой-то жаждой жестокого и дикого триумфа. Мои мысли мчались через мозг с ужасной быстротой; возникло и укрепилось не сформулированное еще решение.

Наконец я взглянул в лицо бледного человека с ненавидящими глазами и произнес: