Антоний Фердинанд Оссендовский - В людских и лесных дебрях

Вольский со смехом воскликнул:

— Слушай, старый! Если я встречу медведя, не бойся — не промажу, хотя бы в тебе сидело пять шаманов и двадцать пять шайтанов (дьяволов), так как умею стрелять. Смотри!..

Сказав это, он высунулся из окна и прицелился и своего оружия в сидящего на дереве голубя. Раздался выстрел и голубь, как камень, упал с дерева.

Но и шаман не остался в долгу. Он вынул из-за пазухи обломок камня с какими-то знаками и прикоснулся им к нашим ружьям.

— Плохо будет, плохо будет! — Пробурчал он, гневно сопя, и вышел из избы.

В это время подали нам коней, и мы поехали дальше, до устья ручья Шурмак, где начинались негустые, полные мхов и диких ягод, леса — излюбленное место медведей, как нам объяснили ещё в Онгудае старые опытные охотники.

Оставив там наш возок, мы направились в лес. Зашли мы уже очень далеко, когда внезапно увидели медведя, который взбирался по склону горы.

Мы побежали туда, но нам перегородило дорогу вязкое болото, через которое мы не смогли никаким образом перебраться.

Медведь сбежал. После долгого блуждания по лесу, Вольский встретил двух медведей. Был уверен, что оба, как он говорил, «уже находятся в его охотничьей торбе». Прицелился в одного и выстрелил, но пуля застряла в стволе, газы вырвали замок и искалечили ухо охотнику, он же сам споткнулся от потрясения и упал, сломав, при этом, приклад оружия. А я вообще не встретил медведя.

— Проклятый шаман! Почему мы не дали ему рубль!

Я стал в высшей степени суеверным. Впрочем, все охотники полны предрассудков, и я не являюсь, с этой точки зрения, исключением. А кто не суеверен, тот не охотник-спортсмен потому, что это относится к категории охотничьих наслаждений.

В этом случае уже сказывается атавизм.

Охота — это черта первобытного человека, а первобытный человек — дитя природы, и не может не быть суеверным и предрассудочным.

Потеряв два дня на эту охоту, проклятую шаманом, с повреждённым и поломанным ружьем, мы вернулись в Онгудай, где уже меня ждало письмо от профессора Залеского, призывающего меня в Барнаул.

Я застал профессора в очень плохом настроении. Он получил из Петербурга поручение исследовать озеро Чаны, расположенное вблизи города Каинск. Это озеро должно было стать главным водосбором для поселений колонистов, присланных из европейской России, между тем, правительство не располагало точными сведениями относительно характера воды этого громадного бассейна. Были ещё и другие поручения, которые изменили планы профессора в отношении посещения им минеральных озёр, расположенных вблизи Иртыша и на другом берегу этой реки, прорезающей степи, принадлежащие Большой и Малой Киргизской Орде.

Нужно было искать разные мелкие озерца, о которых мы не имели понятия, и таким образом были вынуждены позаботиться о проводнике. Лучшего, чем наш Сулиман, мы не могли отыскать, поэтому решили добраться до Кулунды, чтобы снова встретиться с этим незаменимым киргизом.

Нашли мы его очень быстро потому, что он кочевал тогда между Барнаулом и Кулундой, в восточной части степи. Он очень обрадовался, увидев нас, и с радостью принял наше предложение. Его опечалила только весть, что добравшись до Каинска, мы намереваемся уже возвращаться в Петербург. Он только попросил нас о нескольких часах времени на улаживание собственных дел и уехал. Уже после захода солнца он вернулся и привёл с собой молодого верблюда. В качестве подарка для меня, причём, сделал это очень демонстративно в знак нашей большой дружбы. Мне с трудом удалось убедить его, что не смогу я ехать в столицу с таким животным, и что в Петербурге на улицах взбесились бы все лошади, если бы я появился на верблюде. Он понял это и больше не настаивал.

Мы ночевали в деревне Кулунда, но ночью я заметил что Сулимана нет на месте. Спросил хозяина, где он. Отвечал, что киргиз уехал на верблюде. Однако утром, когда мы проснулись, Сулиман явился с рапортом, что лошади уже запряжены в возок, наши дорожные сундуки и мешки уложены и привязаны, и что мы можем ехать.

После чая мы выехали в дорогу. Впереди же на хорошем буланом жеребце ехал Сулиман, а рядом с возком, держась постоянно с моей стороны, гарцевал киргиз-подросток с красивым белым лицом и мечтательными, широко открытыми глазами. Вскоре я убедился, что паренёк, по поручению Сулимана, прислуживал исключительно мне. С большим старанием и ласковостью, он наливал мне чай и накладывал еду, упаковывал мои вещи, стряхивал пыль с одежды и с обуви и бегал за водой для питья и умывания.

Вечером, когда готовя на привале постель мне, он положил букет полевых цветов, я спросил удивленно, не Сулиман ли приказал служить мне так трогательно.

— Да, господин! — ответил паренек звучным голосом. — Но я делаю это с радостью, так как я теперь твоя «ханум» — первая жена.

Я вздрогнул, услышав это: сразу представил отчаяние моей матери при виде моей «первой жены», и язвительные мины коллег. Моё положение было очень глупым, я чувствовал, что отговориться от «ханум» удастся мне с большим трудом, чем от верблюда.

Я прибегнул к совету профессора, который очень легко отнёсся к моему новому приключению, и вызвал Сулимана на беседу.

— Что значит слова паренька? — спросил я его суровым голосом.

— Какого паренька? — ответил он вопросом на вопрос, поведя плечами. — Это Биби-Айне, моя младшая сестра. Я велел ей быть твоей ханум, кунак, так как дарю ее тебе, как подарил бы тебе верблюда, коня или пса. Биби-Айне с тех пор твоя невольница, вещь. Ей тринадцать лет и она самая красивая среди наших девушек. Бери её и будь счастлив!

Долго и осторожно я пытался уклониться от этого подарка, но Сулиман при упоминании об отказе хватался за нож.

— Это было бы оскорблением и позором для всего народа, кунак! — Кричал он, поблескивая глазами. — Только кровью мы смогли бы это смыть! Кунак, не делай этого! Лучше бери девушку, увези на озеро и выбрось в воду! Ты имеешь право, так как это твоя вещь, но не отказывайся! Не отказывайся, кунак!

Сулиман просил, кланялся и складывал руки, как для молитвы, а «моя жена» в это время украшала цветами упряжь коней, которые должны были везти её владетеля и хозяина, то есть меня!

Я не спал в течение целой ночи, размышляя, что мне делать, и сожалея, что вблизи нет глубокого озера: бросил бы в него Сулимана, а девушку отправил бы домой, дав ей в качества «калыма», или выкупа несколько фунтов карамелек из деревенского магазина!

Но что делать? Что делать?

Эта мысль преследовала меня в течение целого часа исследований на озере Чаны, где мы открыли очень интересное явление. Это соленое озеро, лишенное рыбы, и только северо-западная часть его имеет пресную воду, изобилующую в большом количестве карпами, линями, щукой и окунем.