Антоний Фердинанд Оссендовский - В людских и лесных дебрях

Чаны находится в зарослях тростников и окружено болотами, где собираются дикие утки, и даже гуси, которые задерживаются здесь во время сезонного перелёта на север. Я ходил очень часто на охоту, и всякий раз моя непрошеная «ханум» срывалась с места, чтобы сопровождать меня. К великому неудовольствию Сулимана и к отчаянию Биби-Айне, я не позволял этого.

Наконец, однажды, она поймала меня, когда я возвращался с охоты, нагруженный утками и, снимая с меня мешок с птицей, своим мелодичным голосом произнесла:

— Мой господин постоянно сердится на Биби?

Я почувствовал, что приближается решительное столкновение, и прямо-таки холодок пробежал по телу!

— Девушка, я не сержусь на тебя, — ответил я, скрывая смех и свое замешательство.

— Я не девушка, поскольку отец и брат отдали меня тебе в «ханум» (жены)! — воскликнула она с гневом.

— Всё-таки ты мне не жена! Моя вера запрещает мне жениться на магометанке, Биби.

— Я твоя собака и невольница, хочу молиться твоему богу, как ты молишься! — сказала она, опуская свои прекрасные глаза.

Биби-Айне завоевала мой первый оборонный форт. От всей души призывал я на помощь кого-то неведомого. Но в степи не было никого, до нашего же лагеря оставалось не менее пяти километров.

Прелестная и обаятельная киргизка шла рядом со мной, а её громкое дыхание и раздувающиеся ноздри свидетельствовали о её негодовании и решимости.

— Ханум спрашивает тебя, мой господин, нравлюсь ли я тебе? Может я не красивая, не ловкая и не сильная? Или мои песни и мои танцы не волнуют твоего сердца, мой господин? Ответь, так как я не знаю этого и плачу по ночам. Смотри, уже почти выплакала все глаза! Особенно этот левый глаз!.. Смотри!

Она поднялась на цыпочки и взглянула в моё лицо своими «выплаканными глазами», особенно тем левым глазом, который блестел как хрусталь и, естественно, совсем не был выплакан.

Я опустил глаза и погладил девочку по волосам.

— Всё хорошо! Твои глаза блестят, как звезды, маленькая Биби! — воскликнул я.

— И! — она хлопнула ладони, бросив мешок на землю. — Это значит, что мои глаза нравятся моему господину?

— Очень! — Выпалил неосторожно я, привыкший говорить женщинам только приятные вещи, особенно, когда они сами настойчиво просят об этом.

— Я такая счастливая! — воскликнула Биби, прыгая, как коза. — Возьмёшь меня с собой в большой город? Буду твоей «ханум»?

Великий Боже! Пророк Магомет! Снова вопросы!.. Я молчал, а «ханум», уже совершенно успокоенная, начала мне рассказывать:

— Отказаться от девушки, которую отдают как «ханум», это значит то же самое, что обречь ее на смерть, так как никто ее больше не возьмет в жены, и она будет вынуждена покончить с собой, спасаясь от насмешек и презрения. У киргизов так заведено от прадедов! Только в том случае позор не упадет на голову несостоявшейся жены, когда мужчина, уйдет, а глаза покинутой девушки не увидят его в минуту, когда конь или возок движется. Тогда девушка расплетает косы и ходит так в течение трех дней, а потом вырывает четыре волоса и бросает их в ту сторону, куда уехал мужчина. Вместе с волосами исчезают и воспоминания о нем, «ханум» становится обычной девушкой и может быть отдана другому.

Уже было видно дым нашего лагеря. Я увеличил шаг, чтобы избежать дальнейшего разговора. И особенно вопросов.

Уехать так, чтобы глаза Биби меня не видели в минуту отъезда! Уже меня не покидала эта спасительная мысль! Но как это сделать? В степи всегда увидят меня быстрые глаза Биби-Айне и Сулимана. И не хотел я, чтобы у девушки были какие-то неприятности по той причине, что я откажусь от нее.

Оставалось одно — бежать!

Эта мысль преследовала меня. Вероятно, маршалы Першинг и Фокс не думали о стратегии перед решающими битвами с немцами более упорно, чем я перед бегством от прекрасной, как весна, и смелой, как степной ветер, Биби-Айне, насильно навязанной мне в жены — «ханум».

Наконец закончились наши работы на озере Чаны, и мы двинулись в сторону Каинска, который располагался у сибирской железной дороги. Сулейман и Биби не спускали с меня глаз и не отходили от меня ни на минуту, видимо опасаясь, что могу сбежать.

Я не мог преждевременно ничего сказать профессору, потому что он был рассеян и болтлив, и таким образом мог перечеркнуть все планы, которые уже созрели в моей голове.

Мы прибыли на станцию за час до прихода поезда. Я отвёл в сторону профессора под каким-то мнимым уважительным предлогом и попросил его, чтобы он постоянно давал какие-то поручения Сулиману и девушке.

Пришел поезд. На перроне началась беготня, шумиха и толкотня, которые совершенно оглушили детей степи — киргизов.

Собственно на это я и рассчитывал.

Я постоянно крутился около Сулимана и его сестры, ничем не выдавая своих никчемных намерений. Внутренне был совершенно спокоен и покорен судьбе. В магазинчике при станции я купил серебряный браслет с зелёными уральскими хризолитами и подарил его Биби-Айне, а её брату, моему кунаку, и… моему шурину, такой же перстень.

Оба не помнили себя от радости, восклицая с удивлением и восторгом и показывая друг другу красивые подарки. Сдавалось мне, что на мгновение они забыли о «своём муже и шурине». В это время «этот предатель» внимательно следил за стрелкой часов на перроне.

До отправления поезда оставалось пять минут… три… две…

Я показал киргизской паре блески камней, если их держать прямо под лучами солнца. Они кричали от восхищения и изумления!

Я же в это время смешался с толпой, обежал поезд и встал у ступеней другого вагона, чем тот, в котором уже самым удобным способом на свете расположился профессор, но не со стороны вокзала, а со стороны платформы.

Звонок, свисток, глубокий вздох локомотива, первые вздрагивания паровоза и стук колёс… Я вскочил в вагон и затаился так, как если бы подкрадывался к оленю. Но в этом случае я был невидимой добычей, и тем старательней прятался между тюками и толпой пассажиров третьего класса.

Мне подмигнули последние стрелки станции, последние фонари, последние постройки… Однако я не вошёл сразу в свой вагон, где был профессор, потому что смертельно боялся, что увижу рядом с ним сладко улыбающееся личико моей «ханум». И вошёл только на следующей станции. О счастье! «Ханум» не было! Мои хризолиты спасли меня. Сулиман и Биби вероятно еще приглядывались к блеску и игре света, когда поезд ушел, и «ханум» не видела в минуту движения поезда лица предателя — «мужа».

«Милая прекрасная Биби-Айне! — думал я в тот же вечер. — Теперь, наверное, ты расплетаешь свои чёрные косы, надушенные сандалом и мускусом, и вырываешь из них четыре волоска, чтобы выбросить их на все стороны света и убить воспоминания обо мне. Не гневайся на меня! Ты прекрасна, чудесна, ловка и упруга, поешь, как степной жаворонок, танцуешь, как райская гурия, отлично пришиваешь пуговицы, прекрасно делаешь шашлыки на углях и азу [24] Туземные блюда из баранины. , как никакая другая женщина! Но не мог я взять тебя в жены, так как в первую очередь ты безграмотная, и чтоб ты делала с ученой и скучной молью, а во-вторых, что бы сказала моя мама, такая требовательная, хорошо воспитанная и не любящая, чтобы с ней шутили. Good-bye, милая, маленькая Биби-Айне. Будь счастлива!»