Гавриил Колесов - Внук охотника

Прислонился Мичил плечом к дереву, решил отдохнуть стоя. Стоит, блуждает безразличным взглядом перед собой. Вдруг (что за наваждение!) меж деревьями привиделась дверь избы.

«Совсем пропадаю, — подумал Мичил. — Уже мерещиться начало от усталости».

Чтобы не мерещилось, посмотрел вверх, на верхушки деревьев. По-над верхушками высится гора. Даже похожая на ту, которая подвела. На которую забрался и сбился с пути. Но все-таки это не та гора. Совсем не та… Перевел взгляд обратно, вниз. «Что же это такое?! Видна дверь. Меж деревьями видна дверь». Продолжая не верить себе, ожидая, что видение вот-вот исчезнет, Мичил крадущимися шагами двинулся вперед.

Дверь оставалась на месте. Более того, обозначилось что-то похожее на стены. Мичил уже не мог удержаться от радости — большими, как у горного барана, скачками понесся к двери.

Землянка. Да, охотничья землянка.

«Нет, — думал Мичил, от волнения не чуя под собой земли. — Нет, счастье мне не изменило. Пусть тут охотников сейчас и нет — на лето они уезжают домой. Но в избушке должен быть запас пищи. Должны быть спички, соль, дрова. Чтобы бедствующий в тайге человек, выйдя к такой вот избушке, сразу почувствовал: спасен! Это неписаный таежный закон… Отдохну под крышей. Затоплю печку. Да, значит, отсюда недалеко и до селения. Не смогут же охотники за тысячу верст уходить на промысел!»

Перед землянкой мох и трава повыбиты — будто люди были здесь совсем недавно. Мичил потянул на себя тяжелую дверь, обитую звериной шкурой. На него дохнуло затхлым, тяжелым воздухом непроветриваемого помещения.

Внутри землянка оказалась очень просторной. Вырытая на склоне горы, она расширялась от дверей к задней стене. Стены выложены камнями и обмазаны глиной. На камнях, наваленных около задней стены, широкие деревянные нары из грубоотесанных досок. Сверху невыделанные медвежьи шкуры, ватные телогрейки, старые затасканные пальто лежат тремя отдельными кучками. Посреди землянки, на каменной плите, старенькая железная печка. Налево от дверей — грубо сколоченный стол из трех досок. На столе — куча костей: будто жившие здесь перед уходом съели целого оленя.

Мичил обшарил землянку, но ничего съестного не нашел. В темном углу, которого почти не достигал свет из открытой двери, наткнулся на берестяные ведра с водой. Вода довольно свежая — напился. Присел на нары.

«Зимой здесь живут трое охотников… Но следы возле землянки свежие. И внутри не прибрано. Перед уходом охотники всегда прибирают свое жилье. Наверное, они жили тут и летом. Может быть, угодья обследовали, снасти ремонтировали. А потом их вызвали в село. Зачем-то очень быстро вызвали… Провизия и все другое у них, конечно, в амбаре. Где-нибудь тут, недалеко от землянки… А вообще-то они грязнули. Мой бы дедушка за такую грязь им спасибо не сказал… Отдохну немного и поищу кладовую. Не может быть, чтобы таежные люди старинные законы нарушили».

Мичил прилег на нарах. Тело гудело от усталости, пудовыми ногами трудно было пошевелить. Веки сразу начали слипаться.

«Если только маленько. Совсем маленько, — сказал себе Мичил. — Чуть-чуть посплю и…»

Мысли запутались, сон мягким крылом коснулся лица, расправил горестные складки в уголках рта. Под крышей, на медвежьих шкурах и ватных телогрейках, наверное, что-то приятное сразу приснилось Мичилу — он зачмокал губами, захотел что-то сказать…

Уснул. Крепко-крепко уснул.

Сразившая парня усталость еще не ушла: тело было тяжелым и болевшим, словно после палочных побоев. Еще спал бы и спал бы Мичил. Но неосознанное и вместе с тем острое чувство опасности заставило парня проснуться. Открыв глаза и ничего не видя в темноте, он тут же почему-то понял, что не должен шевелиться, а должен, как затаившийся в кустах зайчишка, лежать неподвижно, ждать. Он услышал какую-то возню, как будто бы боролись двое, и свистящий злой шепот:

— Постой! Погоди, Кривая рожа! Ты кого испугался? Это же малявка. У него еще молозиво на губах не обсохло. Или ты свою храбрость хочешь показать: порешить сонного?

— Ты не держи меня! — хрипло отвечал другой. — Эту тварь надо прибить. Напугал нас всех до полусмерти. А может, он и подослан. Пока мы с ним вожжаемся, тут и нагрянут.

— У тебя, Кривая рожа, видать, сердчишко утиное. Положи нож. Выведаем все у парнишки, выспросим, а тогда уж и порешим и поглубже закопаем.

Мичил не верил своим ушам. Сердце билось, как пеночка и силках. «Может быть, это во сне?.. Нет, наверное, это во сне!» Рука лежала возле бедра, и он незаметно ущипнул себя. «Нет, больно! Это не во сне. Это наяву. Но куда я попал? Охотники?.. Но зачем им так шутить?»

Сквозь опущенные ресницы, чуть-чуть приоткрыв глаза, Мичил попытался рассмотреть людей в землянке. Но их не видно. Тусклый луч света тянется из открытой двери, словно хвост бегущей гнедой лошади, достает лишь до печурки, а далее — темно. Слышно, как сухо щелкнули берестяные ножны — злая рука положила в них нож.

— Давно бы так, Кривая рожа. Теперь идите и наблюдая те внимательно. Если он и вправду подослан, то милиционеры должны сейчас появиться. Заметите кого, кричите по-вороньему. Много их будет — убежим. Мало — перебьем, и все оружие будет нашим. Идите. Экчээле [5] , ты тоже иди. А я поговорю со змеенышем.

Две тени скользнули в тусклом луче света и исчезли за дверью.

«Их трое. Тыый! [6] Тыый! — якутский возглас удивления. Не дезертиры ли это? Говорят, что в лесах кое-где прячутся мерзавцы, которые фронта боятся. Если это дезертиры, значит, я пропал. Живым мне отсюда не выйти». И опять услышал, что сердце бьется, трепещет, как птичка, попавшая в силки. Страшно, ужасно страшно стало Мичилу.

Чужая тень пересекла луч тусклого света. Огромная, будто уходившая головой куда-то в потолок землянки, остановилась рядом. Прислушалась. Мичилу показалось, что бродяга сейчас услышит, как стучит его сердце… Наверное, не услышал. Отошел на цыпочках, прислонил свое ружье к столбу возле печурки. Опять вернулся. Взял ружье Мичила, стараясь не шуметь, разрядил. Зашуршали ножны — доставал нож…

«Не убивайте! Не убивайте!» — хотелось закричать. Хотелось вскочить и броситься к двери. Но… Но знал, стоит лишь пошевелиться — и тяжелая злая рука схватит за ворот, бросит обратно на лежанку и… В другой руке — нож…

Лежал. Замирая от страха, почти не дыша, стараясь не сделать выдавшего бы его разом движения.

«Что же все-таки делать? — справляясь со страхом, спросил себя мальчик. Вспомнил брата. — Воюет. Семнадцать фрицев застрелил. А ведь каждый из них мог убить и его. Воюет брат. И все-все воюют. Кого не берут, те здесь, в тылу, как мы, геологи. Тоже не сладко. Иной день все ноги сбиты, тело в ссадинах. Руки дрожат от усталости. А Владимир Лукич поторапливает: «Здесь тоже фронт. Мы тоже бьемся с врагами»… А тут… Собаки! Спрятались в вонючей норе… Нет, я у вас просить пощады не буду. Валяться у вас в ногах не заставите».