Меир Шалев - Мой дикий сад

А еще одно мгновение радости связано у меня с появлением в саду ежа или черепахи. Я уже говорил, как мне нравятся эти животные, но, увы, с каждым годом я вижу их все реже и реже. И все же иногда они еще появляются и наполняют волнением мое сердце. Однажды, когда я сидел на земле, пришла ежиха, а с ней два маленьких ежонка, у которых даже иголки еще не затвердели. Они походили туда-сюда, поискали, понюхали, прошли очень близко от меня, так близко, что один из ежат даже потерся о мои штаны. Такая близость дикого животного, даже если это всего лишь ежонок, близость, в которой чувствуется доверие и безбоязненность, не только приятна, но и трогательна.

И то же с птицами: в окрестностях моего сада живет великое множество птиц, и всех их я уже различаю и по виду, и по голосу. Когда я просыпаюсь незадолго перед восходом, я по пению той или иной птицы узнаю, который час. Правда, змееяда я еще никогда не слышал, но всех иных — многократно. Самые приятные, на мой слух, голоса у дроздов, хотя мне нравится и пение белогрудого зимородка, когда по утрам над садом раздаются громкие раскаты его смеха — это он сообщает всем прочим птицам, что мой сад принадлежит ему. Но в той же мере мой сад принадлежит и живущей в нем нектарнице, которая, несмотря на свою малость, тоже провозглашает это, и ожереловым попугаям — птицам агрессивным и наглым, которые ведут себя, словно хозяева, — прогоняют, например, дятлов, и не потому, что Бог обещал им этот сад, а потому что требуют для себя место там, где дятлы уже выдолбили свои дупла. И еще мой сад принадлежит малиновке, которая каждый год возвращается в него из далекой Европы и немедленно напоминает мне и всем другим, что это ее сад, а не какого-то там дятла или попугая.

Эта малиновка — вторая у меня по счету. Первая прилетела в мою вторую или третью зиму здесь, села на фисташковом дереве, что возле окна, и издала воинственный клич — этакое высокое и угрожающее цоканье: «Цык-цык-цык! Кто близко подойдет, тот немедленно умрет!» В начале лета она вернулась в свою страну, а в следующую зиму, когда я опять услышал эти «Цык-цык-цык» и увидел знакомую красную грудку, я спросил знающих людей, и мне сказали, что это, по всей видимости, та же малиновка, потому что эти птички обычно возвращаются в свое постоянное зимнее жилище. Но маленькие певчие птицы живут недолго, и я очень огорчился, когда в одну из следующих зим моя малиновка не вернулась на свое фисташковое дерево. Несколько лет я жил без малиновки, а потом боги послали мне замену. В одно холодное зимнее утро я услышал цоканье за окном, поспешил выйти и ощутил подлинное счастье: вот она снова — сидит на дереве и энергично цокает, охраняя свои владения от всех чужих и нежеланных. И хотя цвет у нее был, прямо сказать, по-социалистически красный, а клюв прямой и тонкий, в целом она выглядела весьма ястребино-агрессивной и многих могла бы испугать.

Нектарница тоже подарила мне как-то раз необычное мгновенье, когда боль и раскаяние неожиданно сменились бурной радостью. Нектарница — самая маленькая птичка в моем саду. Иногда, впрочем, залетная славка вступает с ней в соревнование за этот титул, но славки посещают мой сад лишь изредка, а нектарницы живут у меня почти всегда. Самки этих птиц коричнево-серые, зато самцы сверкают зеленым и черным, которые сменяют друг друга при каждом движении. Они порхают вокруг цветов, точно маленькие вертолеты, и выглядят при этом красиво и забавно, но в действительности за их трогательной миниатюрностью и умильной внешностью скрываются существа темпераментные, раздражительные и агрессивные. Самцы преследуют друг друга в воздухе и среди ветвей, а порой бросаются даже на свои отражения в оконном стекле. При этом они поднимаются и снижаются с такой скоростью, что им могли бы позавидовать военные летчики. И они никого не боятся — ни других себе подобных, ни всех прочих птиц, ни животных, ни человека. Когда я вижу их, то вспоминаю сцену приближения бабуина к гнезду нектарницы, описанную в книге Нахума Гутмана «Лубенгулу, король зулу»: «Когда обезьяна стала приближаться, нектарница подняла такой крик, что небеса содрогнулись. Страшные вопли вырывались из ее горла с частотой винтовочных выстрелов. Потом она метнулась в сторону врага и закружилась над обезьяной, словно готовясь к удару… Вот так оно происходит, когда защищаешь два яйца в своем гнезде. Тут уже не размер решает».

Так вот, однажды я нечаянно повредил гнездо нектарниц, которые жили в моем саду, и сожалею об этом до сегодняшнего дня. Я тогда был занят подрезкой кустов лаванды, которые растут у меня на одной из террас, и заметил, что надо мной все время вьется пара нектарниц, издавая громкие крики. Заметить их я заметил, но понять, что они пытаются отогнать меня от своего гнезда, не сумел. Я решил, что они заняты обычными для нектарниц делами — какой-нибудь ссорой с соседями или ухаживаниями да изменами. Только когда мои ножницы уперлись в скрытое в зарослях гнездо, я осознал, в чем дело, — но было уже поздно: ножницы разрезали гнездо, оно развалилось, и два маленьких яйца упали и разбились. Нектарницы улетели и до конца лета уже не возвращались в мой сад. Я опасался, что они не вернутся никогда, но следующим летом они появились вновь — та же пара или другая, но я очень обрадовался и с тех пор, занимаясь подрезкой, всегда приглядываюсь и остерегаюсь.

Но самое больше наслаждение доставляют мне птицы, которые живут не в моем саду, а на соседнем поле. Это авдотки. Эти птицы могут летать, но предпочитают ходить или бегать. Ростом они с цыпленка, у них длинные ноги, желтые глаза и острый взгляд, их перья прочерчены желтыми, коричневыми и серыми полосками, точно маскировочная одежда. Когда они стоят, не двигаясь, глаз их не различает, но ночью их голос слышен даже издалека. Вскоре после захода солнца, а также в середине и в конце ночи они собираются в поле для танцев и хорового пения.

Есть что-то таинственное и влекущее в этих ночных сборищах, и это «что-то» увлекает и меня. В летние ночи, когда авдотки поют и танцуют на скошенном поле поблизости от моего дома, я иногда спускаюсь туда и осторожно иду в темноте в их сторону. Слишком близко подходить к ним нельзя, потому что тогда они умолкают и улетают. Поэтому, подойдя метров на тридцать, я останавливаюсь, ложусь на землю, закрываю глаза и слушаю.

В эти мгновения, когда я лежу на спине под летним небом и слышу их странные и загадочные голоса, мне кажется, что я сплю с открытыми глазами. К сожалению, в отличие от праотца Иакова, я не вижу ни лестницы, ведущей на небо, ни спускающихся по ней ангелов, но что поделать — человеку надлежит довольствоваться тем, что у него есть. А у меня в это мгновенье есть теплая ночь, и мягкая, без камней, земля под головой, и звездное небо, и авдотки, поющие мне свои песни, — и это намного больше того, что есть у большинства людей. Как, впрочем, и намного больше, чем есть у меня самого во многие другие мгновенья.