Эдгар Берроуз - ТАРЗАН. Том 4

Рука, вцепившаяся в горло, сжималась все сильнее, перекрывая зверю доступ воздуха. Лев сделал мощный прыжок, вверх, стремясь сбросить того, чей запах только что столь сладостно дразнил обоняние голодного хищника. Человек издал глухое свирепое рычание. Зверь пытался стряхнуть непрошеного седока.

Нума задыхался, и движения его понемногу слабели. Человек занес нож... Нума бросился на спину и принялся кататься по арене, вдавливая своего врага в песок.

Толпа, снова обретя голос, хриплыми криками выражала свою радость. Трибуны никогда еще не видели столь великолепной битвы. Этот варвар показывал поистине чудесное искусство — он защищался от неминуемой гибели и продержался некоторое время. Зрители понимали, что в конце концов победителем выйдет лев, но они не думали, что варвар сможет противостоять хищнику, и были потрясены невиданной отвагой. Они спешили выразить свое восхищение, пока варвар был еще жив.

Наконец Тарзан улучил подходящий момент и вонзил лезвие в бок Нумы, как раз под левую лопатку. Несколько раз поднималась и опускалась сверкающая сталь, но казалось, удары лишь прибавляют свирепому хищнику силы — такие громадные прыжки совершал Нума после каждого проникновения лезвия в его трепещущую плоть. Из пасти льва текла кровавая пена, дыхание зверя сделалось прерывистым и хриплым. Наконец, задрожали сильные лапы, и огромное тело медленно повалилось набок. Последняя судорога волной прокатилась по золотистой шкуре.

Лезвие выпало из раны, и кровь широкой багровой лентой хлынула, пятная уже умершего зверя.

Тарзан одним прыжком вскочил на ноги. Дикая схватка, запах крови, смешанный со зловонным дыханием хищника — все это сорвало с его сознания последние покровы цивилизованности, обуздывавшие дикую натуру. Сейчас на арене находился вовсе не английский лорд. Попирая стопой свою жертву, с вызовом из-за полуприкрытых век озирая вопящие трибуны, на арене стоял дикий зверь. В подтверждение этому зловещий звук перекрыл вопли толпы. Ликующий клич победителя, вожака племени Больших обезьян полетел над ареной, заставив содрогнуться в ужасе сердца замерших от неожиданности людей.

Но мгновение спустя чары рассеялись. Лицо разгладилось, сбросив звериную личину. Тень улыбки скользнула по губам. Тарзан поклонился публике и вложил кинжал в ножны, счистив с него предварительно кровь Нумы.

Ярость Сублатуса превратилась в ужас, когда до него дошел зловещий смысл оваций, которыми награждала толпа одержавшего победу варвара. Он прекрасно понимал, что как император не пользуется любовью у народа и что сын его тоже снискал всеобщее презрение и ненависть. Но это положение дел удавалось удерживать в рамках повиновения усилиями легионеров и преторианцев. Сейчас же на стадионе творилось нечто невообразимое. Варвар был другом Прокуса. Это знали все жители Кастра Сангвинариуса. Прокуса, которого любили все, народ знал как жениха Далекты, дочери популярного сенатора Деона Сплендидуса, известного своей мудростью и справедливым отношением к простому народу. Этот Сплендидус, если бы пожелал, мог с легкостью завладеть пурпурной мантией императора.

Сублатусу стало страшно. Несомненно, так и случится, если Тарзана отпустить на свободу, согласно законам состязаний. Тарзан, завладев сердцами черни, легко может повести ее за собой и добудет Сплендидусу императорский трон. Этого нельзя было допустить. Сублатус тут же принял новое решение.

В это время, пока Тарзан ждал на арене лаврового венка, а народ возглашал, деря глотки, здравицы в его честь, легионеры заняли проходы между трибунами и ощетинились копьями.

Цезарь тихо совещался с префектом. Зазвучали трубы. Распорядитель игр встал и поднял руку, требуя тишины. Постепенно шум прекратился, и люди замерли, ожидая, что сейчас будет объявлена церемония награждения победителя. Но префект произнес совсем не то, чего ждали люди.

— Этот варвар показал такой изумительный спектакль, какого не видели древние стены со времен основания Колизея. В знак особой милости к своим подданным божественный цезарь решил продлить удовольствие и добавить к играм еще одно состязание, где доблестный варвар сможет еще раз явить свою силу и ловкость. Этим состязанием будет...

Ропот толпы заглушил конец тирады. Удивление, недовольство и ярость звучали в шуме, издаваемом тысячами глоток. Люди догадались о низменной цели, которую поставил перед собой вероломный Сублатус. Он решил погубить их любимца во что бы то ни стало.

Народ больше не хотел видеть никакой борьбы своего идола. Он нужен был черни живым и невредимым. Толпа, разгоряченная кровью и чужой отвагой, хотела действовать сама, а не наблюдать с трибун за еще одной схваткой.

Крики и угрозы в адрес цезаря, несущиеся с трибун, не предвещали ничего хорошего. Только копьями удавалось заставить толпу оставаться на местах. Атмосфера потихоньку накалялась. Скоро кипящие страсти дойдут до такой степени, что острия копий станут бессильными и горячая лава толпы выльется из берегов, сметая легионеров, как незначительную преграду. Солдаты чувствовали опасность, исходящую от трибун.

Рабы меж тем вновь работали на арене. Они сметали окровавленный песок, унесли труп Нумы, разровняли и подмели площадку. Когда последний раб исчез из поля зрения, решетчатые двери в другом конце Колизея растворились еще раз.

Тарзан увидел шесть больших обезьян, гурьбой высыпавших из клетки под трибунами в противоположном конце арены. Обезьяны были возбуждены шумом и свистом, несущимся с трибун и действовавшим на них, подобно грому. Они были перепуганы, а страх всегда добавлял Мангани агрессивности.

Длительное заключение, оскорбления и побои служителей, а также скудная пища, которой их кормили, сделали обезьян жестокими и злобными. Им не терпелось выместить обиду на первом попавшемся человеческом существе. И вот они увидели Тарзана.

— Я Го-ят! — оскалил зубы один самец.— Я убью!

— Я Да-уто! — зарычал другой.— И я убью!

— Мы все убьем Тармангани,— с таким кличем все шестеро затрусили на мощных кривых ногах прямо к Тарзану. Они шли враскачку, помогая себе длинными передними лапами, упираясь суставами пальцев в песок арены.

Толпа закричала, заволновалась.

— Долой цезаря! Смерть Сублатусу! — мощно неслось с трибун. Все повскакивали с мест. Сверкающие копья легионеров еще пытались сдерживать их, но самые бесстрашные и глупые уже умерли, пронзенные насквозь, не успев добраться до императорской ложи. Их трупы, оставленные валяться в проходах, несколько охладили всеобщий пыл.

Сублатус повернулся к одному из патрициев, сидевшему в его ложе, и заметил неодобрительный взгляд.