Михаил Фонотов - Мир открыт для добра

Наконец, за горой, за лесом поднимается светило. И только теперь мир поверил в торжество света. Он стал легким, звонким, ликующим. И сразу все забыто: мрак ночи, тяжесть безвременья, глухота равнодушия.

На рассвете я каждый раз удивляюсь, как на моих глазах из черного неверия рождается сияющая вера.

Так и у людей.

Я рос с верой в то, что советские люди — самые общественно активные в мире. Как же — страна энтузиастов, добровольцев, активистов… Не знаю, может быть, в годы первых пятилеток, на стройках действительно энтузиазм поднимал людей на подвиги. Но боюсь, что и тогда мы (если обобщенно) действовали все больше по команде, по призыву, по приказу. Мы готовы были откликнуться на зов. Куда позвали, туда и пошли. А не позвали, значит, так надо.

И до сих пор мы на команду отвечаем, но уже с явной неохотой. А чтобы проявить инициативу, взять на себя ответственность… Тяжелы мы на подъем.

Помню, со страхом шел я на первые субботники клуба «Миасс». Боялся, что явлюсь, а на месте сбора ни души. Но, издали заметив людей, собравшихся у парапета, я успокаивался.

Работа доставляла нам истинное удовольствие. Об этом говорили все. На душе у нас становилось светлее. Что ни говори, поступок: по своей воле, по своему убеждению отдать родному городу два-три часа своего времени.

Но потом, когда страсти поутихли, изменились и оценки. Тем ста пятидесяти челябинцам, которые приходили на субботники, конечно, спасибо, но если вдуматься, сто пятьдесят добровольцев для такого города, как Челябинск, — цифра ли это? Почему не 1500? Почему не 15 000? Мы приглашали всех. А откликнулись единицы.

Что правда, то правда, советующих, поучающих, ворчащих, бранящих, клеймящих среди нас хватает. Действующих сознательно и ответственно — единицы, человек сто пятьдесят и наберется как раз.

Мы живем на рассвете…

Завтракали супом.

Сегодня Нагим ведет нас в поход на весь день. Брошен в рюкзаки сухой паек, взят чайник, и, не теряя времени, — в путь.

Сразу крутой подъем, и я — в поту. Наст плохо держит лыжи — это изматывает. Взяв подъем, вышли на просеку, потом свернули на след «Бурана». Все нормально. Но какие попадаются сосны, березы!.. Поистине природа тут строит деревья не по типовым, а по индивидуальным проектам.

Поле. Некогда раскорчевали лес, что-то вывезли, остатки столкали в кучи. Выйдя на простор, обнаруживаем, что ветрено: сразу же свело щеки.

С вершины горы на все четыре стороны открылись окрестности. На запад, говорит Нагим, Башкирия, можно идти и сто, и двести километров по глуши — ни городов, ни селений. Я всматриваюсь в голубую даль и замечаю, что в смешанном чувстве, вызванном словами Нагима, преобладает тихая радость. Значит, тут природа еще похожа сама на себя.

Через три с лишним часа мы сбились с пути. Но едва мы это осознали, как острый глаз Петрова засек избушку. Она притаилась среди огромных пихт, осин и берез, неожиданная даже и для Нагима. Неизвестные, надо полагать, охотники на метр врылись в землю, сверху поставили сруб в четыре толстых осиновых бревна с навесной кровлей. Внутри — две деревянные кровати, доска между ними вместо стола, печь. Дверь, как окошко, а два окошка размером в форточку. Все тут есть: постель, свернутая в рулон и вложенная в полиэтиленовый мешок, продукты на крайний случай, посуда, даже журналы и обломок зеркальца. Дрова, конечно же.

В крепком месте поставили охотники свое жилище. Тем более, что в нескольких шагах от него, под пихтой, ночевали глухари.

У нас было все свое, в избушке взяли лишь посуду, развели костер на улице, вскипятили чай, пообедали на лавочке. Затем прибрали за собой, закрыли дверь, прислонили к ней, как было, клюку и не очень бодро побрели, так сказать, из гостей домой.

Ах, как долго мы взбираемся в гору, как короток спуск и как бесконечен новый подъем… Конечно, в охотку, экзотики ради, можно одолеть эти два десятка верст, но если мотаться по лесам часто, то хочешь, не хочешь, а начнешь размышлять о каком-нибудь двигателе внутреннего сгорания.

Правда, через часок нам повезло — попался долгий спуск, мы катились почти без усилий, отдыхая, лишь изредка отталкиваясь то одной, то другой лыжей, а иногда даже притормаживая. Так путешествовать — пожалуйста, хоть каждый день.

Пересекаем лог с волчьими следами и берегом ручья выходим к полевому стану. Тут в наскоро сбитых балаганах летом живут симчане, приезжающие на сенокос. Привал. Нетерпеливо кипятим чай на костре.

Уже в сумерках добрались домой. Глянули снизу на свою избушку — ни живой души. Никто нас не ждет.

Говорят бывалые люди, что, как бы долог и труден не был путь, человек обязательно его одолеет, если дома его очень ждут. У каждого из нас есть такой дом. Дом, где нас ждет мать, пока она жива. А потом… Дом, где ждет жена, пока любит. И дом, где ждут дети, если мы их любим.

А как вы там, в городе? Все дела, философствовать недосуг? И чувства спрятаны, душа застегнута? Не потому ли говорят, что город жесток? И еще говорят, что наш век жесток. А я все больше думаю о том, что именно в городе и именно в наш век мы должны поклоняться доброте. Поклоняться, чтобы выжить. Однако человек почему-то всегда боялся довериться доброте, считая ее слабой. Проповедь доброты и поныне воспринимается как чудачество.

Представьте себе: один хоккеист ударил другого в лицо, тот ответил тем же, началась потасовка. Подъехал судья, решительно разнял драчунов и, пятясь, показал пальцем на того, кто ударил первый, и на того, кто ответил. Хоккеисты, успокаиваясь, поправляя на потных головах шлемы, покорно покатились к скамейкам штрафников.

Невероятно! В хоккее — правило непротивления злу насилием. Тебя перчаткой в лицо, а ты не отвечай, терпи. Обидно? Пусть обидно, терпи. Авось судья заметит, что тебя избивают, и накажет забияку. Где-то я читал — канадцы признавались, что с нашими хоккеистами, мол, драться не интересно: ты его кулаком, а он стоит, улыбается. В чем смысл хоккейного непротивления? А в том, наверное, что чем больше борьбы, столкновений, толкотни, тем больше вероятность нечаянных ударов, и, если на каждый отвечать ударом, игра и впрямь превратится в драку.

Так и в жизни, особенно городской: мы всегда настороже, всегда готовы ответить ударом, дать отпор. Когда надо. И когда не надо.

Время от времени, устав от противостояния, от борьбы, от кипения страстей, от рубки леса, люди возвращаются к понятию доброты.

Добро и зло — вечная тема. Если мы диалектики, то должны, наверное, признать, что зло неистребимо. Наверное, нормально, когда зла и добра в мире поровну. Хорошо, когда добро перевешивает. Плохо, если наоборот.

Зло мы почему-то больше признаем, чем добро. Считаем, что оно живучее, практичнее, лучше приспособлено к жизни. А добро… Так себе, иллюзия, голубая мечта, детская сказка…