Михаил Фонотов - Мир открыт для добра

Дерево в городе. Зачем оно, собственно? Дерево дает тень в жаркий полдень. Оно приглушает шум. Оно заслоняет от пыли. Оно просто красиво, ублажает глаз, успокаивает нервы. Оно целебно.

Все это важно, но главное — кислород. Говорят, в таком промышленном центре, как Челябинск, где воздух загрязнен дымом и газами, даже металл ржавеет быстрее, чем в деревне. А легкие у нас отнюдь не стальные.

Кислород в городе нужен не только людям, но и тому же металлу. Возьмите хоть домну, хоть мартен, хоть, тем более, конвертер — мало того, что они употребляют кислород, как и мы, из воздуха, им подавай еще кислородный поддув. Я попросил начальника кислородно-конвертерного производства ЧМК Ивана Павловича Воликова назвать одну цифру: сколько кислорода они производят?

— Вы хотите сказать, сколько берем из воздуха? — уточнил Иван Павлович и сообщил: сто двадцать тысяч кубов в час.

Поправка Воликова не случайна. Добро бы, комбинат производил кислород. Нет, он берет готовенький из атмосферы, тот самый кислород, который «производят» деревья. Цифра в противовес: гектар парка поглощает в час восемь килограммов углекислого газа, заменяя его кислородом.

Итак, миллион людей. Плюс дыхание десятков заводских печей, сотен сварочных агрегатов, тысяч двигателей… Все мы со своей индустрией на иждивении у деревьев, которым, как выясняется, в городе и места не выкроить. Домам есть место, дороге с ее выхлопными газами есть место, трубам канализации есть место, а дереву — нет. Не путаем ли мы дар божий с яичницей, не потеряли ли мы ориентиры в мире ценностей?

Пойдем дальше. Кислород дает всякое дерево, но, оказывается, непревзойденным рекордсменом по очистке воздуха всемирно признан тополь. В сравнении с елью лиственница поглощает углекислого газа столько же, чуть больше, сосна — в полтора раза больше, липа — в 2,5 раза, дуб — в 4,5 раза, а тополь — в семь раз больше.

Тополь известен всем. Его сероватые ветки тянутся вверх мощно и неукротимо. Он — воплощение жизнелюбия и плодовитости. Родственник осины, тополь всегда рядом с человеком, далеко от него не уходит. Только на месте исчезнувших деревень я видел старые тополя, оставшиеся доживать свой век без людей.

Посадить тополь проще простого — воткнул черенок в землю, наверняка примется. Растет он быстро. Метр прироста за год — обычное дело. Значит, годам к двадцати вымахает, глядишь, метров на двадцать (а сосна или ель и до десяти не дотянут). При этом тополь не выбирает капризно почву. Какая есть, на той и поднимается.

Тополь не боится засухи и мороза. Он газоустойчив и дымоустойчив (а ель, например, задыхается и чахнет от выхлопных газов). Он задерживает 60 процентов сернистого газа и 70 процентов пыли (а сосна, допустим, пыль переносит плохо).

Что еще? Почки тополя в виде мази утоляют боль и заживляют раны, а настойка почти мгновенно убивает всякие стафилококки. Запах почек и листьев летним вечером успокаивает и просто приятен, сладок.

Словом, тополь — это то, что необходимо городу. Между тем, мы к нему что-то охладели. Налет неприязни появился. Говорят, надо потихоньку выводить… Малоценное, мол, дерево. Древесина не та. (Как будто он нужен нам для шпал или на скрипки, а не ради кислорода.) Да и вульгарен, простоват. Куда благородней липа, ель, дуб.

Или вот еще — ветром сломало ветку, электрикам аврал лишний. (А если бы провода оборвало листом шифера с крыши? Кровлю менять повсеместно?) До чего дошло: ворам тополя потворствуют, это прямая аморалка, а дети пух поджигают — далеко ли до пожара?..

Да, пух… Июнь, только-только распустилась зелень, только-только устоялось тепло, насладиться бы летом, а тут пушной снегопад. Пух садится на ресницы, щекочет ноздри, назойливо лезет в глаза. Пух в траве, на асфальте, в домах. Пух забивает радиаторы машин. Две недели никакого спасенья от пуха.

Иногда мы, взрослые люди, как дети, непосредственны. От пуха нам щекотно. А угарный газ нас не щекочет. И мы готовы не замечать окись углерода, хотя она в сто раз вреднее пуха. Впрочем, какой вред от пуха? Неудобство на две недели. Всего лишь. Но мы уже почти согласны: рубите! И нужно, чтобы обнаружился наивный мальчик Сережа Кузьмин и сказал: не понимаю, зачем рубят тополя…

…Я сел на «восьмерку» и вновь поехал на улицу Новороссийскую. За две остановки до конечной вышел из трамвая и пошел пешком. Сначала шел вдоль кленов с обрубленными ветками. (Говорят, они дают шарообразную крону, которая якобы красивее естественной. А почему не сделать крону прямоугольной? Под стать геометрии нашей архитектуры. Впрочем, кусты желтой акации обрезаны почти прямоугольно.)

Потом в два ряда обрубленные тополя. Я стал считать и бросил. Больше ста. Черные, искалеченные, изуродованные, они культяписто торчали, безмолвно взывая о пощаде. Мне говорили: для омоложения срубили ветки. Я пригляделся к стволам. Кора шелушится, сохнет, отваливается, как штукатурка. Это рано постаревшие деревья. Мне говорили: пилим только осенью и зимой. После вегетации, дескать.

А тополь, оказывается, и зимой интенсивно живет. Почки, закладываемые в августе, растут до октября, достигая двух и более сантиметров. Они хорошо видны на дереве. Где-то за неделю до Нового года, в декабрьскую стужу под кожицей почки вырастает нежный зеленый листочек. Через несколько дней он грубеет, становится коричневым, высыхает и падает. Так всю зиму тополь сбрасывает на снега почечные чешуйки. К концу февраля почки покрываются лаком, как бы распускаются. В это время зима пахнет тополями.

Лишенный зимней жизни, тополь без ветвей слабеет, начинает болеть, загнивать. А если это мужское дерево (лишенное пуха), то от частой обрезки оно превращается в женское и уже по-женски пушит, досаждая нам.

Нет, как и Сережа, не понимаю я, почему уродуют тополя.

Вот все, что касается тополя. Замечу только, что он бывает 110 видов, 42 из которых встречаются в нашей стране. Тополь бальзамический — самый распространенный, его-то мы все различаем. Тополь канадский, берлинский, московский, ленинградский, харьковский. Есть тополь Пушкина, Максима Горького, Мичурина. Есть тополь белый, черный (осокорь), серый, душистый. И есть тополь печальный. Тот, о котором шла речь, строго говоря, бальзамический, но по сути — печальный.

Ну, и о яблонях. Заводской архитектор Борис Александрович Короткое рассказал мне, что в годы войны или сразу после нее завод разбил сад, довольно большой. Он вырос, стал плодоносить. У проходной стоял киоск, в котором рабочие покупали яблоки. Не очень крупные, скорее мелкие, но дешевые. Покупали много, в иные годы мешками. Варенье из них ни в чем не уступало тогдашним деликатесам.

Так что, Сережа, хорошо учись, быстрей вырастай и принимайся за дело сам, раз уж ты, как говорится, садовником родился.