Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Только меня не убивайте. Я не оккупант. Я при ЮНЕСКО для ваших будущих сту­дентов учебник сочиняю. И Володина не убивайте ― он при ООН и тоже не оккупант (и тоже сидит сейчас с «макаровым» под мышкой…) И Ханум, жену его, не уби­вайте, она‑то уж точно не оккупант. А кто оккупанты? Вон те девятнадцатилетние пацаны в пропотевшей форме, что режут дыню на бэтээре? С кем же тогда бороться крово­жадным моджахедам, если мы здесь все такие хорошие?

Солдатики‑то наши здесь по приказу, вот уж у кого выбора не было. А вот мы‑то, «гражданские специалисты», здесь до­бровольно. Экзотики понюхать, престижную за­границу посмотреть, деньгу подзашибить. «Ташакор тебе, Кабул, ты одел нас и обул…»

Кстати, наше совдеповское жлобство принимает здесь самые разнообразные фор­мы. Дуканщики на маркете обсуждают сейчас, как проработавшая тут три года «кра­сивая Наташа» (секретарь–машинистка из экономического проекта), с которой все продавцы кокетничали с удовольствием, прошла давеча по рядам дуканов, набрала всего у всех, привычно получив кредит до понедельника, а наутро улетела в Союз ― и с концами (контракт закончился).

Иду я на днях по майдану, еле тащу сумку с дарами природы, которые мы с Ханум на рынке накупили: лук, салат, пет­рушка, редиска круглая красная, редиска длинная белая, редька, картошка двух сортов, яблоки, груши (офигенные груши, «Бэлла» на­зываются ― насквозь просвечивают, словно светятся изнутри), огурцы, помидоры, гроздь мелких индийских ба­нанов (дорогие), дыня. Радуюсь, что манго хорошие попались (любим манго), вспоминаю, как Зарудный описывал хорасанское земледелие в своих экспедициях («Шал­ган походит на репу, но не так сладок. Торп имеет вид крупной редиски, но далеко менее остр»).

Чего это мы, прямо как с ума сошли, нахватали всего подряд, словно голодные, которым вдруг деньги перепали. Я сра­зу заявил, что укроп и прочую зелень мыть не буду, не нанимался! Хватит того, что помидоры щеткой тру, расскажи кому в Москве ― засмеют. Ладно арбуз щеткой мыть, это еще куда ни шло, но уж огурцы с помидо­рами ― дурдом, да и только.

А куда денешься? Мытье овощей и фруктов здесь ― то ли рабство, то ли бесплат­ное кино. Сначала все кладется на пят­надцать минут в пополам разведенный уксус. Потом каждый корнеплод и прочий райский овощ персонально моется вруч­ную щет­кой со специальным пищевым финским мылом (здоровый зеленый брикет). Потом все снова споласкивается уксусной разбавкой, а уж потом начисто моется кипяченой водой. Ужас. А иначе запросто подцепишь что‑нибудь, и хана; сиди потом весь рабо­чий день на горшке; примеров предостаточно.

Короче, подхожу с этой сумкой к совмагу сигарет купить: там втрое дешевле, чем в дуканах. Был как раз понедельник ― наш день в совмаге, отпускали по ведомости проекту пединститута (я на ней снизу от руки приписан как консультант). Заку­паем в совмаге популярные товары, и все отмечается в ведомости (в прошлый раз народ с воодушевлением набирал се­ледку и майонез). Раз в месяц брали и «норму» ― пола­гавшуюся на человека бутылку водки, ― но лишь до небезыз­вестного постановле­ния; теперь боремся с пьянством, как и вся наша далекая страна.

Так вот, у входа в совмаг крутится пацан шуравийский, ждет мамашу. Ходит, неу­добно засунув кулак в нагрудный карман клетчатой рубашки, бубня что‑то про себя. Вижу, распирает его прямо, подхожу… Он, как поймал мой взгляд, прямо кинул­ся ко мне и бережно раскрывает потный кулак: «Дядя! Смотрите! Мама купила мне три сливы!» Трам–та–ра–рам, думаю, честное слово, дождаться бы сейчас эту ханумку да накрутить ей хвоста под видом особиста за такую экономию и урон со­ветскому ав­торитету… Впрочем, какой из меня особист с этой сумищей…

Обсуждали это вечером. Наши мужики из проекта собираются иногда вечерком в преферанс поиграть, так, входя, скла­дывают пистолеты на стол в прихожей» Префе­ранс ― дело такое, сидят до последнего, когда уже бежать надо, вот- вот дрейш, то есть комендантский час, когда часовые–царандоевцы, завидев кого‑либо на улице, орут ужасающими, гортанно–звериными воплями: «Дрейш! ― Стой!» (европейцу так вовек не крикнуть). Тут картежники вскакивают, оружие свое в толкотне расхватыва­ют, распихивая по карманам, а жены на них покрикивают, чтобы опять пистолеты не перепутали…

В микрорайоне между нашим домом и домом напротив поставили недавно еще один бэтээр, так под ним через неделю уже все окрестные собаки ночевали. Как ни посмотришь из окна, в люке торчит то хвост, то голова толстого черно–белого щенка. Потом бэтээр уехал, а щенок этот день за днем все лежал на том самом месте и еду ни у кого не брал. Потом уже другой бэтээр поставили невдалеке, и вскоре этот пес уже гордо на нем восседал вместе с нашими солдатиками. Как с гру­стью сказала, проходя мимо и глядя на это, наша соседка, медсестра из госпиталя: «Хоть кто‑то здесь рад нашему присут­ствию…»

О, вон наш самолет летит, празднично отстреливая из‑под хвоста ярко горящие шашки для отвода теплонаводящихся ракет. А взлетают самолеты в аэропорту все­гда очень круто, сразу вверх, вверх; а ночью гудят без бортовых огней. И все­гда пара вертолетов при взлете в воздухе для прикрытия; вертолеты здесь ― дружные живот­ные, всегда парами или стайками.

Горы как в Кара–Кале. Пройтись бы по ним ногами, а то все на машине и на маши­не, не сунешься пешком никуда. Солн­це тоже самое. Горляшки те же самые. Одна загнездилась на балконе; точно так же замирает в испуге, когда выхожу поку­рить, как и у Муравских на веранде под козырьком крыши. Я сам был там, сейчас здесь. А контекст ситуации другой…

Иногда в такой момент Володин, продолжая заниматься бумагами, вдруг спраши­вал меня, стоящего у окна, про Туркме­нию и про орлов что‑нибудь совершенно неожиданное и конкретное, явно не согласующееся с текстом читаемого им документ­а…

Из окна «тойоты» мы раз за разом рассматривали окружающие Кабул, недоступ­ные для нас предгорья Гиндукуша, ще–мяще похожие на Копетдаг, ― даже пыль и ветер там пахли так же, как в Туркмении. При этом мы нередко говорили о фасциатус­е, встречающемся и в Афганистане тоже, и порой всерьез высматривали его в парящей на горизонте хищной птице…»

«25 августа. Проснулся оттого, что на руке пикнули не выключенные перед сном часы. Три часа. Проснулся с празднич­ным ощущением здоровья и благодати жизни.