Array Array - Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

А принюхиваюсь я к нему потому, что в радостном нетерпении жду момента, когда, нагнув голову, выйду из проема самолетной двери и, сделав первый шаг на трап, вдохну столь особый легкий азиатский воздух, совсем непохожий на прохладн­ый, влажный и густой московский, из которого я улетел три с половиной часа назад. И увижу Копетдаг на горизонте.

Запахи не забываются, поэтому, когда этот момент настает, я с первым же вдохом туркменского эфира, сочетающего в себе запахи дыма тандыров, хлопкового масла из раскаленных жаровен и таганов, прохладного зноя зимней пустыни, пыли и еще чего‑то неведомого, в мгновенном восторге яркой вспышкой вспоминаю свой прош­лый прилет сюда и все, что происходило со мной в Туркмении ранее.

Проезжаю от самолета к зданию аэровокзала в автобусе без сидений и останавли­ваюсь с прочими пассажирами в ожи­дании багажа. Ждем на улице. На небе ни об­лачка, солнце сияет вовсю; январь, теплынь, явно за двадцать.

Осматриваюсь по сторонам и вдруг ловлю себя на ощущении, что в окружающем что‑то не так. Что‑то неправильно. И в следующий момент уже понимаю, что именно. Присматриваюсь и не верю своим глазам.

Около белой стенки одного из зданий, сияющей на солнцепеке так, что невольно прищуриваешься, под козырьком кры­ши я вижу порхающие черные силуэты четырех… летучих мышей!.. Зимой. В полдень. На солнечном припеке. Полный атас.

Первая ошалелая реакция сменяется невольным изумлением и преклонением перед изяществом происходящего в при­роде.

Проигрывая в конкуренции с птицами (птицы ― более совершенные летуны) и бу­дучи отжатыми из дневной активности в ночную, летучки мгновенно используют крат­ковременное зимнее послабление в этом конкурентном противостоянии: зимой стри­жи, ласточки, мухоловки, славки и пеночки далеко в Африке. Их экологические ниши можно временно занять, изменив даже столь типичному для себя ночному об–разу жизни. Великолепно. (Через несколько лет я увижу такое же на зимнем солнцепеке у диких скал в долине Сумбара.)

Вспомнил увиденное вечером, уже в сумерках, и думаю: во дела‑то… Изменись вот так что‑нибудь более важное в на­шем подлунном мире, ослабни снаружи или внутри нас Госконтроль, полезут ведь упыри и вурдалаки со всех сторон на белый свет… Упаси Господи».

«22 января…. Кормясь около кустиков Польши, хохлатые жаворонки периодиче­ски с особой силой колотят клювами по ее стеблям, склевывая затем свалившиеся на землю семена. Некоторые даже ложатся под кустик, сильно клюют по нему, а по­том склевывают вокруг лежа, не вставая: и кормишься, и отдыхаешь, и для хищника менее заметен.

Еще они непревзойденные долбители. Острый клюв этого вида работает как доло­то, когда, размахиваясь так, что спина прогибается назад, и привставая на лапах, хохлатые жаворонки мощно долбят землю, выдалбливая и выковыривая зимой семе­на, а весной ― насекомых (с глубины аж сантиметра три). Наблюдал одного, долбив­шего, не переставая, на одном месте двадцать три минуты; выкопал целую яму.

Молодые птицы, видя в стае, как это делают взрослые, стоят рядом с ними, вни­мательно наблюдая происходящее, по–куриному наклоняя голову и поворачивая ее то одним, то другим глазом, а потом отбегают и начинают изо всех сил, «с упорством, достойным лучшего применения», долбить землю сами просто так. Не озадачиваясь особо тем, что долбить‑то надо со смыслом, добывая жука или жирную вкусную личинку, окупающих столь высокие затраты и усилия. Молодежь, как всегда, долбит сначала просто ради того, чтобы подолбить. Молодо ― зелено; школа жизни. Ис­пользование этого приема всерьез придет позже.

Привык я к хохлатому жаворонку, везде он меня здесь сопровождает: и в холмах, и среди скал, и на дорогах в аулах. А его свистяще–мяукающий позыв ― самый узна­ваемый звук из Туркмении. Спроси, какой звук символизирует для меня Ко­петдаг, не раздумывая отвечу: позыв Galerida cristata (Галерида кристата) ― хохлатого жаво­ронка».

«3 февраля. Дорогая Дашенька!

Когда я не в горах, по вечерам часто выхожу в дендрарий ВИРа посмотреть ночев­ку птиц. Дендрарий ― это как густой лес, а настоящих лесов здесь вокруг уже почти совсем нет. Поэтому лесные птицы, прилетающие в Туркмению на зимовку, днем едят, что найдут, в окрестных холмах, а на ночь собираются в дендрарий: спать на деревьях безопаснее. Местные древесные птицы тоже скапливаются здесь в самых густых зарослях.

И вот сегодня я видел на одном дереве сразу сто шестьдесят сорок! Ты ведь по­мнишь, как громко сорока стрекотала в деревне летом. А теперь представь, что их сто шестьдесят и все они стрекочут! А смотреть на них при этом еще более удиви­тельно: они сидят на высоком тополе, который сейчас, зимой, без листьев и весь на­сквозь просвечивает, а сороки выглядят на нем как какие‑то черно–белые украшения. И все время перепархивают и подергивают своими длинными на­рядными хвостами. А наговорившись про свои дневные новости (слышала выражение «Сорока на хвосте принесла»?), они все соскакивают вниз, в кусты колючей ежевики, и там уже могут спать спокойно: в таких колючих зарослях им ни один хищник не страшен…

И еще про сорок интересно. Их много–много кормится в ВИРе на пашне, где только что посеяли ячмень. Эти хитрюги ко­нечно же тут как тут, поклевать дармовой еды, это дело обычное. Но когда наблюдаешь за ними внимательно, удается увидеть много интересного, чего обычно не замечаешь.

Например, то, что все сороки разные по характеру. Оказывается, есть среди них смелые птицы, которые других собра­тьев не боятся, кормятся себе, не обращая на соседних птиц никакого внимания, расклевывают неторопливо семена пря­мо на паш­не, прижав семечко пальцем к комку земли. Если к ним кто‑то суется слишком близ­ко, такие сороки–командиры сразу наскакивают на невежливого соседа и нередко за­дают ему трепку: валят на землю, наступают лапой на живот и при этом кричат, хло­пают крыльями, создавая шум, гвалт и всеобщую сумятицу, когда все окружающие птицы смотрят на происходящее и запоминают, что к таким драчунам лучше не со­ваться.

А есть сороки пугливые, которые сразу шарахаются от любой приближающейся к ним птицы. Этим и поесть‑то спокойно не удается, они спешат нахватать как можно больше семян, набивают ими мешок под клювом и отлетают расклевывать уже куда‑нибудь в укромное место за деревьями.