Жозеф Рони-старший - Обезьяны

Тогда с визгом она бросилась к хозяину на шею и прижалась к нему.

Громкие приветствия понеслись со всех сторон из толпы. И мало-по-малу весь людской поток стал расплываться в разные стороны. А Мэрсум, жена его с ребенком на руках и Сандро Прелли с обезьяной и шарманкой прошли в торжественной процессии по мосту.

Однажды летом в торговом городе Банане, в устьи реки Конго, стояло паровое судно из Антверпена. Пароход назывался «Жан Меренторф», он грузился копрой [4] Копри — разрезанные и высушенные на солнце зерна кокосовых орехов. ( Прим ред .). . «Жан Меренторф» совершал регулярные рейсы между Антверпеном и устьем Конго, и капитан судна, Аппельман, часто шутя сравнивал себя с городским извозчиком, совершающим постоянно один и тот же конец.

Скоро судно было готово к отплытию. Весь экипаж его кроме капитана, штурмана, машиниста и нескольких кочегаров состоял из двенадцати человек матросов — большею частью бельгийцев; только повар Элиассен был датчанин.

Старик Элиассен был сильно не в ладах с матросами. Матросы часто жаловались капитану, что он плохо готовит кушанье и урезывает порции.

В этот рейс кроме команды на корабле находился еще один пассажир — африканская горилла, которая посылалась в зоологический сад в Антверпене. Это дикое, сильное, все обросшее темно-коричневыми волосами существо помещалось на палубе в крепкой, прочной деревянной клетке.

Рано утром подняли якорь, и через несколько минут судно начало удаляться от африканских берегов. Матросы были заняты мытьем палубы и приборкой снастей, — нужно сказать, что «Жан Меренторф» мог итти под парами и под парусами.

Наступил час завтрака, но с кухни все еще не звали за получением утреннего кофе. Штурман, больше всех не ладивший с поваром, не дожидаясь сам пошел на кухню. В небольшой пароходной кухне повара не было, и котел для варки кофе висел пустой над огнем.

Штурман известил о своем открытии капитана, который тотчас же отправил нескольких матросов в поиски за поваром, думая, что он уже успел напиться и лежит где-нибудь на пристани мертвецки пьяный.

Однако матросы нигде не могли отыскать Элиассена, а между тем никто не видел, чтобы он сходил на берег. Кроме того штурман сам видел повара рано утром в кухне.

Капитан еще раз заставил матросов обшарить все уголки корабля, но поиски были тщетны. Элиассен как в воду канул. Капитан стал расспрашивать весь свой экипаж, каждого отдельно, кто и когда видел повара в последний раз.

Из расспросов матросов выяснилось, что повар не сходил с парохода. Все матросы видели, как он развел огонь для варки кофе и делал приготовления к обеду.

Наиболее важное показание дал юнга Корнелио. Он уверял, что видел, как повар за несколько минут до подъема якоря доставал через люк воду для кухни.

Доставание воды через люк было делом опасным, так как нужно было перегибаться через борт почти всем корпусом. Капитан строго запрещал доставать воду через люк, но повару иногда было лень итти к насосу, помещавшемуся на палубе, и он продолжал доставать воду прямо из кухни через борт.

Слова юнги были вполне правдоподобны и отчасти разрешали загадку исчезновения повара. По всей вероятности, повар, доставая воду через люк, перевесился, упал в реку и утонул.

Капитан поверил словам юнги, хотя его несколько поразил боязливый и неуверенный тон юнги…

Юнге Корнелио было всего шестнадцать лет, и он служил на «Жан Меренторф» два рейса.

Как известно, юнге на корабле живется несладко, его бьет и ругает каждый, начиная с капитана и кончая последним матросом. В часы же, полагающиеся матросам для отдыха, юнга поступает в распоряжение повара, помогает ему чистить зелень, подметать кухню, чистить посуду и так далее.

Когда капитан прочитал юнге все его показания и предупредил, что ему придется, по всей вероятности, подтвердил их под присягой в Антверпене, то юнга страшно заволновался и чуть было не взял своих показаний обратно.

Такое поведение юнги зародило во мне сильное подозрение, и я сообщил об этом капитану. Но капитан не хотел и слушать об этом и уверял, что юнга Корнелио очень добрый малый, только не особенно умен.

— Как бы то ни было, — закончил капитан, юнга прав. Повар доставал воду через люк, был сильно пьян, перевесился через борт и бултыхнулся в воду.

Однако я был уверен, что это было не так просто, и почему-то был убежден, что повар Элиассен погиб не по несчастной случайности.

Я стал присматриваться к поведению юнги Корнелио. Он попрежнему терпеливо и усердно нес свою тяжелую службу и стойко выносил сыпавшиеся на него побои и ругательства. Но стоило мне внимательно всмотреться в него, чтобы заметить его смущение. Как бы чувствуя, что я за ним слежу, он избегал меня на каждом шагу. Я был уверен, что юнга или сам убил повара или сообщник в этом преступлении. Чтобы убедиться в этом, я решил следить за матросами. Я хотел выяснить себе отношения между ними и Корнелио.

Между тем пароход шел обычным ходом. Погода стояла благоприятная, и на судне все обстояло благополучно кроме, разве, гориллы, прозванной матросами «Питером», которой была не по вкусу даже самая небольшая качка. Как только начиналась качка, Питер начинал жалобно и пронзительно выть, при сильной же качке на гориллу находило бешенство, и она пыталась разломать свою клетку. Матросы кормили гориллу всякой снедью и иногда потихоньку от капитана давали ей немного рома… Опьянение приводило гориллу в еще большее бешенство.

Желая во что бы то ни стало выяснить причины гибели повара, я выбирал каждый день одного какого-нибудь матроса и тщательно следил за его поведением. Я следил за каждым движением наблюдаемого, за его жестами, за выражением его лица в ту минуту, когда тот предполагал, что его никто не видит.

Для своих наблюдений я выбрал очень удобный пункт — один из четырех спасательных ботов, высоко подвешенных на кранах над палубой. В ботике было очень удобно сидеть, в особенности когда были поставлены паруса, которые давали густую тень. Отсюда мне была видна вся палуба, а меня никто не видел. Часто в тихую погоду устраивался я там и на ночь.

Скоро я изучил всех матросов, но загадка оставалась нерешенной. Одна только личность сильно заинтересовала меня — это матрос Гуффенс. Широкоплечий, сильный, смотревший исподлобья, он сразу мне не понравился. По всему его лицу проходил глубокий шрам. Гуффенс рассказывал, что получил его в битве англичан с голландцами в Кингстоуне, на Ямайке. Его свирепые, быстро бегающие глаза вместе с этим шрамом придавали его лицу отталкивающее выражение.