Джеральд Даррелл - По всему свету [сборник]

Было это так. Мы с Роджером сидели под большой купой миртовых кустов, дававших чуточку тени и возможность укрыться. Мы вспугнули ястреба, устроившегося на кипарисе поблизости, и теперь терпеливо ждали, когда он вернется, чтобы хорошенько рассмотреть его, как вдруг футах в десяти от того места, где мы затаились, я заметил двух змей, выползающих из коричневой непролази стеблей вереска. Роджер, напуганный змеями, встревоженно взвизгнул и поджал уши. Я яростно цыкнул на него и продолжал наблюдать. Одна змея, казалось, вплотную следовала за другой. «Уж не гонится ли она за ней, чтобы съесть?» — подумалось мне. Змеи выскользнули из зарослей вереска и исчезли среди пучков добела выжженной солнцем травы, и я потерял их из виду. Проклиная судьбу, я собрался было занять иную позицию в надежде снова увидеть их, как вдруг они появились опять на относительно открытом месте.

Тут змея, что ползла впереди, остановилась, а та, что следовала позади, пристроилась бок о бок с ней. Так они лежали некоторое время, затем преследователь стал пытливо тыкаться головой в голову преследуемой. Я решил, что первая змея самка, а преследователь самец. Он продолжал тыкаться головой в шею самки и наконец приподнял ее голову и шею от земли. Она замерла в этой позе, и самец, отползши на несколько дюймов, также поднял голову. В таком положении, неподвижные, глядя друг на друга, они оставались довольно продолжительное время. Затем самец медленно скользнул вперед, обвился вокруг самки, и они вместе поднялись вверх, насколько могли без потери равновесия, обвившиеся друг вокруг друга, словно вьюнки. Некоторое время они оставались неподвижными, а затем стали раскачиваться наподобие двух борцов, упершихся друг в друга на ринге; их хвосты завивались и цеплялись за корни травы вокруг, чтобы найти надежную точку опоры. Внезапно они хлопнулись на бок, задние концы их тел встретились, и они спарились, лежа на солнце, переплетшиеся, словно бумажные ленты серпантина.

В этот момент Роджер, с нарастающим беспокойством наблюдавший мой интерес к змеям, вскочил на лапы и, не успел я остановить его, встряхнулся, тем самым давая понять, что с него хватит и нам лучше двинуться дальше. К сожалению, змеи заметили его. На мгновение они конвульсивно сжались в запутанный клубок, блестя кожей на солнце, затем самка высвободилась и устремилась к спасительным зарослям вереска, волоча за собой все еще не оторвавшегося от нее беспомощного самца. Роджер взглянул на меня, с наслаждением чихнул и завилял своим обрубком-хвостом. Но я был недоволен им и недвусмысленно заявил об этом. В конце концов, разъяснил я ему, он и сам не раз имел дело с суками, и как бы он чувствовал себя, если б его застигла врасплох опасность и его вот так же позорно уволокли с места любовных утех?

С наступлением лета остров наводнили оравы цыган, они помогали убирать урожай и крали все, что попадалось под руку. С глазами как сливы, со смуглой, обгоревшей на солнце почти дочерна кожей, взлохмаченные и одетые в лохмотья, они кочевали семьями по белым пыльным дорогам, сидя на ослах или на гибких маленьких пони, лоснящихся, словно каштаны. Их стоянки неизменно являли собой редкое по убожеству зрелище: десяток подвешенных над кострами булькающих котелков с различными ингредиентами, старухи, сидящие в тени неопрятных кибиток и старательно вылавливающие насекомых из лежащих на их коленях голов детишек, тогда как ребятня постарше, в зубчатых, как листья одуванчика, лохмотьях, катается, визжит и играет в пыли. Те из мужчин, кому посчастливилось найти побочную работу, заняты ею. Вот один из них скручивает и связывает вместе разноцветные воздушные шары, так что они протестующе визжат, принимая формы диковинных животных. Другой, может статься, гордый обладатель театра теней Карагиози, подновляет ярко раскрашенные резные фигурки и опробует пошлые реплики Карагиози на восторженно хихикающих красивых молодых женщинах, помешивающих в котелках или сидящих с вязаньем в тени.

Я всегда стремился поближе сойтись с цыганами, но они были пугливыми, враждебно настроенными людьми и едва терпели греков. Копна волос, почти добела выгоревших на солнце, и голубые глаза автоматически делали меня подозрительным типом, и хотя цыгане допускали меня к себе в табор, они никогда не были общительными, как, например, крестьяне, и не раскрывали передо мной подробности своей личной жизни, своих устремлений. Тем не менее именно цыгане косвенным образом вызвали переполох в нашей семье. На этот раз я был совершенно невиновен.

Случилось это так. Чрезвычайно жаркий летний день был на исходе. Мы с Роджером занимались изнурительным делом: преследовали большущего негодующего ужа вдоль сухой каменной стены. Не успевали мы разобрать одну ее часть, как уж ускользал в другую, и после того, как мы восстанавливали снесенную нами часть стены, уходило полчаса или около того, чтобы отыскать ужа среди зазубренных скал. В конце концов мы нехотя признали свое поражение и отправились домой к чаю, жаждущие, сплошь в поту и пыли. Когда мы прошли поворот дороги, я кинул взгляд на небольшую долину и увидел, как мне показалось на первый взгляд, человека с необычайно большой собакой. При ближайшем рассмотрении, однако, я, едва веря своим глазам, убедился, что это не собака, а медведь. Я так изумился, что невольно вскрикнул. Медведь встал на дыбы и, повернувшись, посмотрел на меня, человек тоже. Некоторое время они сверлили меня взглядами, затем человек приветственно махнул рукой и вернулся к своему занятию — продолжал раскладывать свои пожитки под оливой, меж тем как медведь опустился на землю и, сидя на задних лапах, с интересом следил за ним. Я в волнении поспешил вниз по склону холма. Мне говорили, что в Греции есть танцующие медведи, но мне еще не приходилось их видеть. Шанс был слишком хорош, чтобы упустить его. Приблизившись, я окликом приветствовал незнакомца, и он отвернулся от вороха своих пожитков и довольно вежливо ответил мне. Передо мной был цыган с темными диковатыми глазами и иссиня-черными волосами, но выглядел он куда благополучнее большинства своих сородичей: на нем был вполне приличный костюм, а на ногах — башмаки, что в те времена служило знаком отличия даже среди крестьян — землевладельцев острова.

Я спросил, можно ли мне, не рискуя жизнью, подойти поближе, ибо, хотя медведь и был в кожаном наморднике, он не был привязан.

— Да подходи, — ответил цыган. — Павло не причинит тебе вреда, только оставь собаку.

Я повернулся к Роджеру и увидел, что, как он ни храбрится, вид медведя ему не нравится и он остается при мне лишь из чувства долга. Я велел ему отправляться домой, и он, бросив на меня благодарный взгляд, затрусил вверх по косогору с таким видом, будто знать ничего не знает. Вопреки уверениям цыгана, что Павло не причинит мне никакого вреда, я приближался к нему с опаской, ибо, хотя медведь был еще совсем молодой, встав на дыбы, он превзошел бы меня примерно на фут ростом и на широких шерстистых лапах у него виднелся устрашающий и очень действенный набор блестящих когтей. Он сидел и помаргивал крохотными блестящими карими глазками, легонько дыша, — ни дать ни взять большая груда одушевленных, растрепанных морских водорослей. Для меня он был самым желанным животным, какое я когда-либо видел, и я обошел его вокруг, обозревая его достоинства с самых различных точек зрения.