Джеральд Даррелл - По всему свету [сборник]

— Как любезно с вашей стороны, как любезно! Право же, как любезно! — повторял он, когда мы по очереди представлялись ему.

Он усадил всех нас на веранде под большой ярко-красной ветвью бугенвиллеи и откупорил несколько бутылок своего наилучшего вина. Оно было крепкое и терпкое и светилось тускло-красным светом, словно в наши стаканы лился гранатовый сок. Когда мы подкрепились и слегка захмелели, он, двигаясь легко и быстро, словно черный дружелюбный жук, повел нас в свои погреба.

Погреба были такие обширные, что в их самых темных углах пришлось пользоваться светильниками — плошками с янтарного цвета маслом, в котором плавали маленькие фитили, дававшие неровный мигающий свет. Каждый погреб был разделен на две части, и Ставродакис повел нас сперва туда, где давили виноград. Здесь в смутном свете над всем неясно вырисовывались три гигантских чана. Один из них наполняла виноградом непрерывная череда крестьянок. В двух других работали давильщики. В углу на перевернутом бочонке сидел седой субтильного сложения старик и с величайшей торжественностью играл на скрипке.

— Это Таки, а это Яни, — сказал Ставродакис, показывая на давильщиков.

Голова Таки едва виднелась над краем чана, тогда как у Яни были видны еще и плечи.

— Таки давит виноград с прошлой ночи, — сказал Ставродакис, с беспокойством поглядывая на маму и Марго, — так что боюсь, он немного опьянел.

И впрямь даже там, где мы стояли, явственно ощущались пьянящие пары, исходившие от давленого винограда, а уж в теплой глубине чана их концентрация была, вероятно, втрое выше. Снизу из чана неочищенное молодое вино сочилось в лохань, где оно парило с клочьями пены на поверхности, розовыми, как цветок миндаля. Отсюда его сифонами разливали по бочкам.

— Вы видите конец сбора, — объяснял Ставродакис. — Это остатки красного винограда. Он растет в небольшом винограднике высоко в горах и дает, осмелюсь полагать, одно из лучших вин Корфу.

Таки на мгновение перестал танцевать джигу на винограде, перекинул руки через край чана и повис на нем, словно пьяная ласточка на гнезде; его руки были по локоть окрашены вином и сплошь покрыты коркой из виноградной кожуры и косточек.

— Мне пора выходить, — заплетающимся языком сказал он, — не то я буду мертвецки пьян.

— Да, да, через минуту, мой Таки, — сказал Ставродакис, беспокойно оглядываясь вокруг. — Через минуту придет Костос и сменит тебя.

— Должен же человек справить малую нужду, — удрученно объяснил Таки. — Человек не может работать, не справив малую нужду.

Старик, сидевший на бочке, положил свою скрипку и, вероятно в виде компенсации, протянул Таки большой ломоть простого хлеба, на который тот накинулся с волчьей жадностью.

Тем временем Теодор читал Свену сугубо научную лекцию по виноградарству, указывая тростью на давильщиков и на бочки, словно на музейные экспонаты.

— Кто это утонул в бочке мальвазия? — спросил Макс у Ларри.

— Один из более или менее благоразумных героев Шекспира, — ответил Ларри.

— Помнится, однажды я повел Леди по одному из самых больших погребов во Франции, — обращаясь к Дональду, сказал Кралевский. — На полпути я ощутил какое-то беспокойство. У меня было предчувствие беды, и я вывел Леди из погреба. Представьте, в этот момент четырнадцать бочонков вина взорвались с грохотом, как из пушек…

— Здесь, как вы видите, мы давим виноград, — сказал Ставродакис. — А теперь, если вы соизволите пойти за мной, я покажу вам, где хранится вино.

Он провел нас по сводчатому проходу в другую сумрачную часть погреба. Здесь ряд за рядом лежали на боку бочки и царил невероятный шум. Сначала я подумал, что он исходит снаружи, но потом понял, что от бочек. Вино бродило в их бурых утробах, и бочки урчали, пищали и ворчали друг на друга, совсем как рассерженная толпа людей. В этом было что-то завораживающее и вместе с тем чуточку устрашающее. Казалось, в каждой бочке заключен страшный демон, изрыгающий непонятные ругательства.

— Крестьяне утверждают, — с каким-то мрачным наслаждением заметил Теодор, слегка постукивая тростью по одной из бочек, — крестьяне утверждают, что такие звуки издает утопающий.

— Мальвазий! — возбужденно воскликнул Макс. — Бочки и бочки мальвазий! Ларри, мы утоплимся вместе.

— Утопимся, — поправил Дональд.

— Все это в высшей степени интересно, — лицемерно сказала Ставродакису мама, — но если вы не возражаете, мы с Марго, пожалуй, вернемся на пляж и позаботимся о завтраке.

— Интересно, какую силу вино порождает там внутри, — произнес Лесли, задумчиво оглядывая бочки. — Я хочу сказать, если оно порождает силу, достаточную для того, чтобы вытолкнуть затычку, с какой мощностью оно это делает?

— С весьма значительной, — отозвался Теодор. — Помнится, я однажды видел, как человека тяжело покалечило затычкой, вылетевшей из бочки. — И словно для того, чтобы продемонстрировать это, он с силой ударил тростью по бочке, так что все мы подпрыгнули.

— Да, конечно, если вы не возражаете, — нервно сказала мама, — мы с Марго, пожалуй, пойдем.

— Но все остальные, все остальные поднимутся наверх и отведают вина? — взмолился Ставродакис.

— Ну, разумеется, — сказал Ларри таким тоном, словно оказывал ему услугу.

— Мальвазий! — сказал Макс, в экстазе закатывая глаза. — Мы отведайт мальвазий!

Мама и Марго ушли на пляж, чтобы помочь Спиро собрать завтрак, а Ставродакис, суетясь, торопливо повел нас обратно на веранду и так накачивал вином, что к тому времени, когда пора было отправляться на пляж, мы размякли, разгорячились и раскраснелись.

— Мне снилось, — распевал Макс, пока мы шли через оливковые рощи, захватив с собой к завтраку обрадованного Ставродакиса, — мне снилось, что я живу в мраморных залах, а все корабли и лужайки бок о бок со мной.

— Он нарочно дразнит меня, — пожаловался Дональд Теодору. — Он отлично знает эту песню.

Под деревьями на берегу моря были разложены три костра из древесных углей. Они пышали жаром, вздрагивали и чуть дымили, а над ними трещало и шипело самое разнообразное съестное. Марго расстелила в тени большую скатерть и раскладывала на ней столовые приборы, расставляла стаканы и фальшиво напевала про себя, меж тем как мама и Спиро, присев, словно ведьмы, над кострами, умащали шипящую коричневую тушку козленка маслом и чесноком и орошали лимонным соком большую рыбину, кожа которой лопалась пузырьками и соблазнительно завивалась.

Растянувшись во весь рост вокруг яркой скатерти, на которой светились стаканы с вином, мы неторопливо поглощали завтрак. Козлятина была жирная и сочная, вся пронизанная пряными травами, а куски рыбы таяли во рту, как снежинки. Разговор тянулся медленно, то разгораясь, то снова лениво опадая, как дым костров.