Елена Романова - Люся с проспекта Просвещения или История одного побега

Я, ошалев от радости, принялась трепать плюшевого зверя. Маркиз с минуту понаблюдал за мной и, видимо сам заразившись весельем, сбросил мне следующего мишку. Через некоторое время мы уже вдвоем носились по комнате, усеянной плюшевыми игрушками. Вокруг стоял такой кавардак, что любо-дорого было смотреть. Давненько мне не было так весело!

Но тут из коридора как на грех послышалось шлепанье тапочек. Мы с Маркизом переглянулись и, не сговариваясь, кинулись прятаться за диван.

— Чем вы тут занимаетесь? — спросил, заглядывая в комнату, Гарик. Мы сидели тихо, как мыши.

— О, бедный Йорик! — уже в сердцах восклицал хозяин. — Маркиз, негодник, где ты? Зачем тебе понадобились медведи? О, бедный Йорик! Сейчас ведь Люба придет! Маркиз… Да ты… Да я… Да я тебя… На цепь посажу!

Услышав про цепь, я тут же вспомнила о сказке и многозначительно посмотрела на Маркиза. Маркиз в ответ постарался испепелить меня взглядом.

Однако буря вскоре миновала. Гарик успел прибраться как раз к возвращению хозяйки. Мы с котом, услышав щелчок входной двери, покинули свое убежище и как ни в чем не бывало побежали встречать Любочку в прихожую. Гарик, увидев нас, только тихонько вздохнул и показал нам за спиной кулак.

Вечер прошел мирно. На ужин была курица.

Закончив трапезу и тщательно вылизав лапы, Маркиз направился к двери. На пороге он оглянулся.

— Ты чего там копаешься? — недовольно промурчал он.

Я с удивлением посмотрела на кота, потом на стол, где только что появились две чашки, сахарница и вазочка с разными вкусностями. Уходить из кухни, по-моему, было рано. Хозяева как раз собирались пить чай.

— Куда? — я с сожалением посмотрела на остававшееся в вазочке печенье.

— Лучшие места занимать.

В комнате Любочки Маркиз с хозяйским видом запрыгнул на диван и, развалившись на вышитых подушках, неодобрительно уставился на меня. Я в нерешительности топталась возле журнального столика, косясь на дверь, в которую в любой момент могла войти хозяйка.

— Чего ждем? — кот блаженно потянулся, выставляя напоказ белое пузо.

— А… разве можно на диван с лапами забираться? — спросила я неуверенно.

— Может, ты знаешь способ, как забраться на диван без лап? — съехидничал Маркиз. — Тоже мне, нашла время о ерунде думать. Живо запрыгивай!

Я послушно взгромоздилась рядом с ним. Удобно устроившись на диване, Маркиз блаженно промурлыкал:

— Вот увидишь, сегодня опять про котов будут рассказывать.

— А про Пушкина? — заволновалась я. — Про Пушкина будут?

— Про Пушкина на прошлой неделе рассказывали, — важно заявил Маркиз, но заметив мой умоляющий взгляд, снисходительно добавил: — Хотя… лично я считаю, что хорошую передачу не вредно и повторить.

Звон сгребаемой посуды, донесшийся спустя некоторое время из кухни, возвещал окончание чайной церемонии. Пощелкав кнопками пульта и проскочив с десяток каналов, Любочка наконец остановилась на бледном, гладко прилизанном господине с глазами печального бассета, объявившем, что сегодня нам предстоит встреча с прекрасным, высоким и вечным. Я поудобнее устроилась и впилась глазами в экран, боясь пропустить кудрявого собачьего бога. Но вместо Пушкина на экране замелькали какие-то поля, дороги, избушки и дядьки с тупыми лицами, все как на подбор в длинных рубахах. Тощая кляча уныло тянула в гору воз ромашек и лютиков. Клячу скоро сменил сердитый дед с мохнатыми насупленными бровями и белой, давно нечесаной бородой. Дед ни с того ни с сего погрозил мне из телевизора пальцем, ткнул лошадь в бок и скрылся в неизвестном направлении. Я разочарованно уронила голову на лапы. И как ни старался гладко прилизанный господин с глазами бассета доказать, что запечатленный на этих редких кадрах худой лысый дед — на самом деле лев, к тому же еще и толстый, убедить меня в этом ему так и не удалось. Как выглядят настоящие толстые, довольные жизнью львы, я, слава богу, знаю. Этот довольным не выглядел. «Нет, на собачьего бога не тянет, порода не та», — решила я.

Зато ромашки в телевизоре мне очень даже понравились. Огромные, во весь экран. Точно такие, как в мое первое лето. Мы с Челочкой бегали в густых зарослях травы и ромашки смыкали свои белые лепестки над моей головой… На ромашках я и уснула.

Как бывают закоренелые пьяницы, неисправимые скандалисты, отпетые мошенники, так бывают и закоренелые, неисправимые, отпетые фантазеры. И за примером далеко ходить не надо. Раскрасневшийся от мороза пример, выпучив глаза, прыгал вокруг меня с блаженной улыбкой первоклашки, принятой в баскетбольную команду.

— Что сходится? НИЧЕГО не сходится! Ты сама-то послушай, что говоришь! И стулья, и очки… — кипятилась я, отчаянно взывая к здравому смыслу, проблесков которого на Никином лице, увы, не наблюдалось. — Да какой она к черту профессор Макгонаголл?! Да нет же никакого профессора! Нет, и никогда не было! Фокус-покус чистейшей воды! Мыльный пузырь туманного Альбиона! Фига в небе твой профессор, вместе с Поттером и всеми его дракулами!

Стараясь вернуть лучшую подругу с небес на землю, я чуть не выпрыгивала из штанов. С тем же успехом можно было в лунную ночь агитировать в Летнем саду статую Минервы. Ника ничего и слышать не хотела. Она сияла как новогодняя елка, лепетала что-то в высшей степени невразумительное, хватала меня за локти и все время норовила всучить обглоданную вишневую косточку в качестве неоспоримого доказательства колдовского благоволения бабки-Макгонаголл из девятой квартиры.

В том, что эта бабка злостная мошенница, авантюристка, или просто мелкая пакостница, у меня лично не было никаких сомнений. Хватило одного взгляда на ее премилое личико, чтобы испарились всяческие сомнения: передо мной сидел еще один отличный экземпляр крючконосой грымзы, родная сестра нашей птички-математички по прозвищу Горгулья, в чьих цепких лапках истошно билось вот уже по меньшей мере третье поколение школьников. И сколько бы Ника не твердила, что от Горгульи-Евгеши до профессора Макгонаголл, как от мыса Находки до города Сингапура, я в своей позиции была тверда и неколебима. Пернатые хищницы и очкастые кобры всех калибров щекочут мне нервы не хуже фильмов об Эдди Крюгере. Из чего, возможно, следует, что в прошлой жизни я была кроликом-правдолюбом и что мир с тех пор нисколько не изменился. Кролики по-прежнему жуют капусту, а кобры жуют кроликов. Но если очень постараться, можно успеть оглушительно пискнуть «Черта с два!», прежде чем стать чьим-нибудь обедом. Именно этим мы с Никой и занимаемся в школе на уроках математики, действуя по всемирно известной системе «курощения и низведения».