Елена Романова - Люся с проспекта Просвещения или История одного побега

В то время как я предавалась горестным раздумьям о превратностях собачьих и человеческих судеб, мои руки ловко орудовали ножницами, с каждым новым объявлением, приближая счастливый миг Люсиного возвращения в родные пенаты. Ради этого я была готова изрезать тонну бумаги и сверху донизу заклеить эрдельскими мордами все фонарные столбы в округе.

— Как ты думаешь, люди часто читают объявления? — спросила Вероника, запихивая пухлую пачку Люсиных портретов в рюкзак.

— Конечно! — поспешила заверить я. — Возьмем, к примеру, меня. Лично я всегда читаю объявления. А чем еще заниматься на остановке в ожидании троллейбуса? И знаешь, объявления иногда попадаются очень забавные. Вчера, например…

Так и не дождавшись конца фразы, Вероника удивленно обернулась. Но я была уже далеко. Пятки моих мыслей сверкали вокруг сероватого клочка бумаги на фонарном столбе, где мириадами солнечных зайчиков вспыхивало, играло и переливалось имя РОЗАЛИЯ.

— Слушай, Ника, а куда ты дела тот телефон, что мы вчера сорвали на остановке? — вернулась я мыслью к исходному пункту, на котором моя фантазия уже успела возвести впечатляющих размеров песочный замок.

— В карман положила, — Ника аккуратно застегнула молнию на рюкзаке и выпрямилась.

— Тащи, тащи скорей! — загорелась я. — Будем звонить!

— Может, не стоит? — Ника колебалась. В ее и без того смятенной душе копошился червь сомнения.

Мучительно сдвинув брови и впившись пальцами в лямку рюкзака, она боролась с лихорадкой авантюризма, которую я буквально излучала каждой клеточкой своего существа. Однако исход борьбы был предрешен. Рыжая собачья морда взывала к спасению.

— Ты что?! — коршуном закружила я вокруг Ники, воинственно расправив крылья. — Здесь же каждая минута дорога! Мало ли что может случиться, пока мы будем бегать от столба к столбу и от помойки к помойке. Давай, тащи телефон. Вдруг эта Розалия и правда поможет нам найти Люсю?

Ника тяжело вздохнула и, выпустив рюкзак, смиренно отправилась в коридор искать вчерашний день в кармане своей куртки. Пошебуршав с минуту у вешалки ворохом семейного достояния, она вернулась с крошечным мятым клочком бумаги, который тут же мне и протянула. К телефонам Ника, кажется, с рождения испытывала патологический страх. Заставить ее кому-нибудь куда-нибудь позвонить стоило обычно неимоверных усилий. А потому, чтобы не терять драгоценного времени, спорить я не стала и, расправив на столе серый жеваный обрывок, решительно сняла трубку.

Разговор оказался коротким, но конструктивным. Приятное женское контральто с задушевным придыханием спросило меня о цели визита, сочувственно помычало, назвало причитающийся за визит гонорар и назначило время. Повесив трубку, я победоносно воззрилась на Нику с видом кролика, выигравшего в лотерею тонну отборной морковки.

— Ну что? — теребила меня Ника, сгорая от нетерпения.

Выждав положенную по законам жанра паузу, я помахала перед Никиным носом бумажкой с адресом и громогласно объявила:

— Тащи копилку! Розалия Петровна ждет нас сегодня, ровно в четыре! Просила не опаздывать, не есть в обед ничего мясного и обязательно иметь при себе фотографию объекта.

— Отлично. Значит, мы еще успеем расклеить пару пачек, — Ника проворно метнулась к рюкзаку. — Ты чего сидишь? — удивилась она, глядя на мою постную физиономию. — Пошли скорее. Сама же говорила, что каждая минута дорога.

Расклеивание заготовленных прокламаций оказалось делом не только муторным, но и опасным. С фонарными столбами и стенами домов больших проблем не возникло. Однако наши попытки украсить Люсиным портретом табачные и питейные ларьки на остановках тут же пресекались решительными действиями горластых торговок, грудью встававших на защиту неприкосновенности своих гнездилищ порока. В одном из таких мест нам весьма доходчиво объяснили, что если мы еще раз попытаемся сунуться со своими бумажками, нам попросту оборвут уши. Положим, пассаж насчет ушей был всего лишь затертой литературной гиперболой. Но разве в этом дело? Обидно было то, что разницу между мелким пакостником, расписывающим стены лифта, и человеком, потерявшим собаку, местный торговый пролетариат отказывался видеть категорически. Разглядывая красные от натуги лица орущих со всех сторон продавщиц, я чувствовала себя крошечной, но гордой щепкой во враждебном людском океане. И с горечью думала о том, что папа, наверное, прав: не нужно было декабристам будить Герцена. Ничего хорошего из этого все равно не вышло.

К двум часам мы изрядно проголодались, а Вероникин рюкзак уже достаточно похудел для того, чтобы мы могли позволить себе маленькую награду, заслуженную праведным трудом. Всем окрестным забегаловкам мы благоразумно предпочли скромный вегетарианский обед в приятной домашней обстановке и, не теряя времени, направились ко мне. Кастрюля борща ждала нас в холодильнике. На столе, заботливо прикрытые тарелкой, стояли мамины фирменные оладьи. Основательно подкрепившись и немного отдохнув, мы снова натянули едва успевшие высохнуть куртки и заспешили к троллейбусной остановке.

Судя по адресу, дом Розалии Петровны находился в нескольких остановках от нас, и мы рассчитывали добраться до него минут за двадцать. Время было еще дневное. Полупустой троллейбус, мерно подскакивая на колдобинах, катил вдоль ничем не примечательных «корабликов» и пятиэтажек, славных отпрысков времен развитого социализма и колбасных очередей, в которых выросло поколение наших родителей. «Нет, вам с эпохой не повезло, — вздыхает всякий раз отец, пролистывая свежую газету. — Тот глоток свободы, который выпал на нашу юность, вы, нынешние, будете проходить по учебникам. И будете завидовать. Если конечно у вас хватит смелости». Смелости у нас с Никой хватит. В этом папа может не сомневаться. Но если времена перестройки нравятся ему больше других времен, это еще не значит, что наши шансы попасть в историю равны нулю. Мы, может быть, тоже выкинем что-нибудь эдакое, чему зарукоплещет весь мир. Вот только Люсю найдем и тогда… Кто-то настойчиво тянул меня за рукав. Я оглянулась. Пора было выходить.

Через несколько минут мы уже, отряхивая снег с ботинок, стояли на лестничной клетке третьего этажа. Дверь нам открыла пышная розовощекая блондинка в малиновом атласном халате и с сигаретой в зубах.

— Кого искать будем? — бодро спросила она после того, как мы заняли указанные нам пуфики вокруг небольшого овального столика в гостиной. Окна были плотно занавешены тяжелыми бархатными гардинами, повсюду горели свечи, призванные создавать атмосферу таинственности, на стене прямо за фигурным креслом прорицательницы висела репродукция Сикстинской мадонны, а под ней портрет какого-то толстого сердитого индуса в оранжевой чалме. На столике рядом с гадальными картами и несколькими мелкими вещицами неясного предназначения лежал огромный хрустальный шар, в котором отражались наши с Никой расплывшиеся физиономии. В углу на темном полированном серванте дымились ароматические палочки. Одним словом, комната была обставлена по всем правилам экстрасенсорного искусства. Именно так, по моим представлениям, и должен был выглядеть кабинет уважающей себя гадалки.