Мария Плахова - К островам Индийского океана

Но это пустяк в сравнении с грохотом в коридора, где сохнут свежезаписанные холсты. Что-то падает, лязгает, трещит и бьется, кто-то, тяжело ударяясь о стенки, мечется в передней. Наконец дверь распахивается, и нечто мокрое, сверкнувшее рыжим в очередном блеске молнии, врывается в комнату и забивается под мою койку. Испорчены упавшие холсты, испачкан масляной краской пол, на ватмане отпечатки собачьих лап, но я прощаю псу устроенный погром и даже пытаюсь его утешить — ведь он искал защиты именно у меня и нырнул именно под мою койку.

Утром гроза уходит, потянув за горизонт шлейф сизых облаков. В сосновой рощице поблескивают влажные иголки. Но любоваться некогда, проспав, бежим к причалу. «Прибой», маленький кораблик Южного отделения, готовится буксировать батискаф.

«Аргус», влекомый лебедкой, как чудо морское, выползает из своей алюминиевой норы. С пристани спешим перебраться на палубу «Прибоя», но не тут-то было: норовя схватить за ноги, несет у трапа вахту микрособака с отвислым щенячьим пузиком.

— Это наш Джим! — сообщает, выглянув с камбуза, кок Евгений.

— Какой он Джим! — протестует Наталья. — Это не Джим, а Тюлька.

«Аргус» уже дополз до кромки берега. Широкие колеса платформы окунулись в прозрачную полоску пены. Через несколько секунд над батискафом смыкается по-утреннему светлая вода, еще угадываются очертания, но вот сияние корпуса не может дробить толщу вод, слабеет и меркнет, будто задули светлое пятно фонаря.

«Прибой», пятясь кормой, отходит от причала. Все шире панорама берега. Белесые скальные сбросы, похожие на слоеный пирог, правильными треугольниками сжимают долину, волнистая линия холмов еще подернута туманом. Ветерок колеблет над берегом золотистое облачко пыльцы: цветет сосновая роща. В первых, слабых лучах вспыхивают красные черепичные крыши коттеджей-лабораторий.

По мере удаления от земли вода приобретает плотность разлитой ртути, кажется густой и вязкой, как сироп.

— «Аргус», «Аргус», вы меня слышите? Прием… — вопрошает наблюдатель.

Теперь только человеческий голос остается непрочной связью батискафа с поверхностью. В голубом комбинезоне с узкими лямочками на плечах наблюдатель кажется совсем мальчишкой. Не такими представлялись акванавты, чредой выходящие из вод морских.

В день приезда мы обратились к Владимиру Юрьевичу Маслову, заместителю директора Института океанологии по Южному отделению, с просьбой познакомить нас с экипажем.

— Это пожалуйста, сейчас представлю нашу троицу. Вот и они. — Булыга, Сирота и Нищета.

— Это что, настоящие фамилии? — изумляется Наталья.

— Конечно, настоящие, — с улыбкой подтверждает Маслов.

Владимир Юрьевич — черноволосый, темноглазый, энергичный человек. В 1973 году, закончив институт, получил приглашение в аналитическую лабораторию Института для разработки темы «Аппаратура обнаружения и регистрации нефтяной пленки на поверхности океана».

— С тех пор минуло более десяти лет работы в Институте. Долго не мог решиться перейти в Южное отделение, хотя и привлекала возможность работы в непосредственной близости от моря: ведь именно здесь идеи, родившись в московских лабораториях, проходят проверку, получают путевку в жизнь. Именно здесь испытываются на судах макеты новых приборов, — увлеченно рассказывает Маслов. — У нас сложился хороший, стабильный коллектив, способный вести работу практически со всеми видами подводной техники. Сегодня наряду с традиционными направлениями — геофизики, геологии, гипербарической техники — усиленно развиваются волновая энергетика, гидроакустика. Совсем недавно был проведен уникальный эксперимент: впервые в стране получена ценная научная информация о состоянии человека во время длительного пребывания на больших глубинах.

Четыре участника эксперимента в течение полутора месяцев находились в гипербарическом комплексе. Там, в барокамере, были созданы условия погружения на большие глубины.

А «Прибой» все дальше уходит в море. Кок Евгений готовит удочки с наживкой, надеясь, что вложенный капитал даст доход. Где-то под водой движется невидимый «Аргус». Наблюдатель Сергей приготовил журнал испытаний, а пока, пользуясь свободной минутой, дочитывает книжку, делая пометки в клетчатой тетрадке. С нами он не общается, как, впрочем, ни с кем, темноволосый, худощавый, по-мальчишески угловатый. Глаза прикрыты солидными темными очками. Сережа не шутит, не улыбается, не отвлекается на досадные мелочи, каковыми считает общение с нами; похоже, мир для него делится на акванавтов и людей, чьи познания о водной стихии ограничиваются ее поверхностью, — всех тех, для кого дно лишь линия, вычерченная эхолотом.

Что движет юностью при выборе подобной профессии? Случай? Призвание? Жажда острых ощущений? Испокон веку море служило ареной приключений для смелых, акванавты же отрезаны от мира больше, чем космонавты в полете.

— Первой моей мечтой было, — говорит после приложенных мною усилий стажер-гидронавт Сергей Холмов, — учиться в кораблестроительном институте в Ленинграде. Туда я и попал, на приборостроительный факультет.

Осуществление второй мечты — работать на батискафе — тоже не задержалось. Ястребов, крупный специалист в области подводных исследований, готовил экспедицию на новом «Витязе». Из Южного отделения был взят «Аргус». Его экипаж, в том числе Сергей, тоже отправился в рейс исследовать ту самую, загадочную, гору Ампер.

— Как это ты его «разговорила»? — спрашивает Наталья, отложив альбом (ею задумана картина-триптих «Акванавты»). — А вот у меня ничего не вышло!

Сергей несколько поспешно погружается в книгу Риффо и Ксавье ли Пишона «Три тысячи метров Атлантики». Через его плечо заглядываю в отчеркнутую страницу: «Человек подобен водяному пауку, что дерзко проникает под воду, захватив с поверхности пузырек воздуха. Стоит воздушному пузырьку лопнуть, и прекрасная мечта превратится в конец». А что записано в тетрадке? «Волны, с глухим шумом разбивающиеся о берег, — это биение сердца нашего родового дома. Жидкость, такая же соленая, как вода, течет по нашим венам. Исследованию моря я посвятил более полувека, иногда для меня наступают минуты отчаяния, но, как правило, я всегда остаюсь оптимистом». Это Ив Кусто.

— Сережа, может быть, вы расскажете, что случилось с «Аргусом» в сто пятом его погружении? (Эту историю мы слышали еще в Москве.) — Может быть, вы в курсе?

— Отчего не в курсе, я сам тогда был на «Аргусе». Предстояло взять образцы грунта. Ну, погрузились мы на дно, а оно с очень сложным рельефом…