Мария Плахова - К островам Индийского океана

Истошным, визгливым лаем заливается черная собачонка. Немолодая креолка в полинялом платье, повязанном крест-накрест шалью, поднимает голову, не прекращая стирки, в деревянном корыте ритмично двигаются большие натруженные руки. Над мыльной пеной танцует веселая радуга, из крана заманчиво бьет струя воды. Знаками прошу разрешения наполнить термос, хочется пить, гудят ноги. Немного передохнуть — и дальше, за поворот, где полощет листьями банановая роща и тянутся вверх стволы пальм.

Наконец-то мы остановились. Люди везде люди, без языка можно найти общий язык. Нас напоили, усадили на кривоватый чурбачок и даже одарили кокосовым орехом с кисловатым прохладным соком. Отполированные валуны, как каменные пальцы, торчат из влажного песка: несколько часов назад возле них еще плескался океан. Сейчас отлив, вода отступила, но он совсем рядом — серебрятся солнечные блики, будто движемся косяк блестящей рыбы.

Карин, так зовут женщину, живет здесь с двумя сыновьями; муж, рыбак, утонул много лет назад, когда дети были еще вот такими — мокрая, в мыльной пене рука показывает совсем невысоко от земли. Старший, лет пятнадцати, сидя на корточках, налаживает плетеную ловушку для рыбы, младший, прихрамывая, опираясь на палку, бродит по двору, поглядывая на нас. Хромота — результат полиомиелита, теперь его лечит врач, даже в селениях вместо колдунов и знахарей появились медицинские пункты. Раньше больные лечились у «бон ом де буа», что означает «лесной добряк» — нечто среднее между колдуном и знахарем. Теперь на Сейшелах запрещена частная медицинская практика. С 1980 года все лечебное обслуживание бесплатно, бесплатны и лекарства, выдаваемые по официальным рецептам.

Тяжелая листва никнет в горячем потоке света, сияющая плоскость океана подчеркивает бесконечность пространства. Три отрешенные человеческие фигурки на клочке земли будто впаяны в пейзаж, как и нехитрое, похожее на сарай жилье из старых ящиков с обрезками жести вместо крыши, незастекленными проемами окон и пожелтевшей циновкой вместо двери над входом. Торцовая часть домика забрана потемневшими, плохо пригнанными досками, на них гирлянды сухих трав, связки мелкой рыбешки.

Плахова порывается сорваться с места, но я вынимаю альбом. Карин напевает, не прекращая стирки, и в напеве слышится нотка щемящей грусти — быть может, отголосок песен предков с их тоской по родной Африке, людей, разлученных с родиной и перевезенных на эти острова в тесных и душных трюмах судов.

Кисть может что-то преувеличить, усилить или приглушить, подчеркнуть разлитую в природе гармонию или, наоборот, нагнетать тревогу и беспокойство. Живописное соотношение воды, неба и земли, сочные пятна растительности, солнечные блики — не главное в этом маленьком мирке, куда привела нас дорога. Ведь у каждого, кто говорит о дальних странах, при всей точности рассказа — своя страна, каждый видит и слышит ее по-своему. Что и как увидеть, как отнестись к увиденному — тайна за семью печатями, не зря существует притча о камнях и людях.

Однажды, сгибаясь под бременем тяжелой ноши, люди носили камни. Одного спросили: «Что ты делаешь?» — и человек ответил: «Не видишь разве? Таскаю камни». Другой, услышав тот же вопрос, сказал: «Что я делаю? Я строю храм».

И хочется «построить храм», держа в руках карандаш, — передать не этнографический характер увиденного, а суть открывшегося крохотного мирка.

В освещенное косым лучом пространство между пальмами и старым деревом врывается живая торпеда. Взвизгнув, шарахается собачонка, рассыпаются в стороны мелкие пестрые куры. Юный сейшелец, белозубый, крутолобый, как молодой бычок, с короткими, туго скрученными кудряшками, тормозит босой ногой и, подняв облако рыжей пыли, спрыгивает с доски самодельного самоката. Мальчишка, будто монетками, облеплен круглой рыбьей чешуей, под мышкой зажат клеенчатый сверток, из свертка, пронзенный прутом, свисает осклизлый рыбий хвост: соседи поделились уловом.

В нескольких крупных магазинах города цены слишком велики, и, хотя местные воды населены восьмьюстами видами рыб, океан не обеспечивает горожан рыбой. Лишь немногие рыбаки имеют снасти для ловли и снабжают жителей небольшим количеством дешевой рыбы. Дети почти не видят ни молока, ни мяса, сейшельский стол держится на рисе и рыбе.

В каждом экзотическом городе любая дорога неизбежно приводит на рынок, и Виктория не составляет исключения. Попадаем на базар, что носит имя «рыбный», но лишь на одном прилавке розовеют тунцовые тушки. В центре — небольшой, выложенный зеленоватым камнем водоем, продавец-негр в живописном лимонно-желтом клеенчатом фартуке ополаскивает широкий нож в водоеме и приступает к разделке тушек. Покупатели, нанизав сочные куски на длинный прут, уносят рыбу.

Над водоемом скривилась старая, лишенная листвы мимоза, на голом ее остове пара некрупных белых цапель. Склонив головы, следят за мелькающим ножом: не перепадет ли что-либо? Неподвижные, будто изваянные из гипса, они не обращают внимания на говор, скрип тележек, квохтанье связанных за ноги кур.

Пряности, листья кустарника пачули, свернутые коричневыми трубочками палочки корицы, ваниль, бананы, плоды хлебного дерева. Других продуктов не видно: овощи, фрукты и табак островитяне выращивают лишь для местного употребления. Зато бойко торгуют пальмовым вином — тодди, сладким пивом из забродившего сока сахарного тростника — баккой. Широким ножом — пангой — тут же искусно вскрывают кокосовые орехи и, прорезав аккуратное отверстие в скорлупе, предлагают прохладный сок, уверяя, что он куда вкуснее пива.

Однако какой может быть разговор о Сейшелах без упоминания о сейшельском орехе! В лавчонках, гордо возвышаясь над рядами раковин, гребнями, шкатулками и браслетами из панциря черепах, среди соблазнительного изобилия сувениров, лежат они, округлые, удивительные по форме. Не похожие ни на что виденное ранее. Таинственные и загадочные.

Многие журналисты, побывавшие на Сейшелах, не обошли вниманием историю «коко де мер» — морских кокосов. Еще задолго до открытия Сейшельских островов океанские течения прибивали к арабским и индийским берегам гигантские орехи необычайной формы, повторяющей очертания женского тела. Легенды утверждали, что растут они на деревьях, произрастающих на морском дне.

Морские кокосы молва наделила чудодейственными свойствами, связав их с секретом вечной молодости. Как утверждает та же молва, один из Габсбургов посулил четыре тысячи золотых флоринов за орех! Ажиотаж вокруг таинственного ореха усиливался до тех пор, пока какой-то французский моряк не посетил остров Праслен, расположенный в двадцати милях от Маэ. Там, а не на океанском дне, в большой роще странных пальм, росли «морские кокосы»! С той поры единственную в мире рощу варварски расхищали на потребу туристам, пока государство не взяло под охрану эти сейшельские пальмы-эндемики.