Мария Плахова - К островам Индийского океана

— Боцмана — на бак! — деловито сообщит голос-невидимка. — Палубной команде стоять по местам работ! Начало станции, рабочий борт — правый.

И заурчат, освобождая тросы, лебедки, и пойдет в глубины трал. Теперь снова можно провалиться в сон — до другого раза. Но и во сне прислушиваешься к голосу, управляющему твоей судьбой. Как только оживет, закряхтит спикер, включится с хрипотцой — в голове сама по себе назойливая мысль: «А если…» И сразу обжитой дом-корабль становится крохотной точкой в не имеющем границ море воды и только воды…

Подводная гора Фреда находится в центральной части Амирантской котловины. Как предполагают ученые, это вулканический конус. На полигоне «Фреда» уже объявлен номер очередной станции. Как привязка к определенной точке в океане поставлен буй; место, где корабль лег в дрейф, нанесено на карту. Буй, пенопластовый цилиндр полутораметровый длины, имеет собственный якорь и вынесенную наверх лампочку-мигалку. Ночами вспыхивает ее маленький маяк, капелька света в океане. Есть и радиоотражатель, легко пеленгуемый с корабля. Ходит галсами судно в районе поставленного буя, становясь на станции. День за днем, час за часом накапливаются рабочие данные, что подлежат длительному изучению на земле, в лабораториях институтов.

Сегодня день пасмурный, тусклый, то и дело с перерывами льет дождь.

— Внимание! Сильный дождь с правого борта! Проверить иллюминаторы! — объявляет неусыпный страж порядка, спикер.

Наш завинчен прочно, на все положенные гайки. На стеклах галереи подрагивают капли, крупные, набухшие, покачиваются вместе с кораблем и вдруг, сорвавшись с места, мчатся косыми росчерками, сливаясь и догоняя друг друга. Потоки, ручьи ринулись на корабль. С верхних палуб низвергается водопад, хлещет вода из шлюпов, от бака к корме бежит, завихряясь водоворотами, река — теперь до мастерской можно добраться лишь в скафандре. Дверь каюты распахивается, на пороге — Плахова. Пока еще она находится в роли персонажа без слов, но это ненадолго. Молча, рывком сует мне в руки клеенку, не иначе как для спасательных работ.

— Сидишь, как Ной во время потопа. А что в мастерской творится, знаешь?

И я, задрапировавшись клеенкой, плетусь смотреть, что делается в мастерской. Дождевая пыль проносится над головой, хлещет в наглухо задраенные окна иллюминаторов. По палубам струятся теплые потоки, будто поливают корабль из брандспойта. Плывут с досок шахматы, дождь полирует столики для пинг-понга. А тучи все лезут из-за горизонта, громоздятся горами, взбираются все выше.

По щиколотку в воде добираюсь до мастерской, что выходит на открытую палубу, с трудом открываю дверь: преодолев высокий железный порожек, колышется от стенки к стенке вода, поплавками кружатся кисти, готовится к отплытию картонная папка с рисунками. Но как только ликвидировал наводнение и вытер насухо пол, приспособил из брезентового плаща козырек над дверью — словом, как только завершил спасательные работы, ливень мгновенно кончился. Типичная закономерность!

Сегодня наш морской словарный запас обогащается новой информацией: «ватергюйс» — огибающий корму желоб для стока воды.

— Что такое бейдевинд? — проверяю познания Алексеева.

— Ветер, дующий в носовую часть судна, — отвечает он без запинки.

— А пассат?

— Постоянные ветры между двадцатью пятью и тридцатью градусами широты каждого полушария и экватора.

— Топовые огни?

— Два белых огня один над другим на передней фок- и задней грот-мачтах.

Скучно спрашивать человека, который все знает. И все-таки:

— А что такое магнитное склонение?

— Угол между истинным и магнитным меридианом. А вот что было раньше — галеры или парусный флот?

На этот вопрос не считаю нужным давать ответ: плывем не на галере и не под парусом. Заседание клуба «хочу все знать» можно считать закрытым.

По волнам продолжают барабанить капли, работа отменяется, и это тоже неплохо, есть время задуматься. Уже второй месяц находимся в океане, пройдены тысячи миль. Порою кажется, время остановилось, потекло вспять и не «Курчатов» разрезает воды Индийского океана, а «Дмитрий Менделеев» продолжает путь по Океании, высаживая членов экспедиции на необитаемые плоские атоллы с подмытыми прибоем корневищами пальм, чьи растрепанные верхушки кивают в черте прилива. Улучив момент, прыгаешь в клубящуюся пену, предварительно выбросив на берег «багаж», и этюдники мягко шлепаются в песок…

Сегодня, пользуясь передышкой, просмотрели сделанное за месяц. Пейзажи, жанровые зарисовки, портреты членов экспедиции и людей, встреченных на островах.

…Загадочная вещь «наука видеть», пожалуй, острее всего проявляется в работе над портретом: ведь модель, становясь пленницей позы, часто перестает быть сама собой. Зачастую зарисовка оставляет лишь поверхностное представление о человеке, передает внешнее сходство, не показывая человеческой сущности. В творческом процессе нет установленных закономерностей, многое зависит от душевного состояния художника и модели.

Отношение к процессу работы всегда индивидуально. «Модели для нас, художников, это только типографские литеры, которые помогают нам выразить себя. Произведение искусства для того, кто умеет видеть, — это зеркало, в котором отражается состояние души художника», — писал Гоген, великий, умевший опираться на натуру мастер. Кисть его предельно конкретна, принимаемое за стилизацию — лишь гениальное обобщение, его художественное кредо: «Всякий искренний художник — ученик своей модели» — остается непреложным.

Наука не дает нам точных сведений, когда именно люди стали изображать человеческие лица. На камнях, скалах и сланцах, этих «альбомах прошлого», запечатлен процесс охоты. Со временем преследуемые животные исчезают в изображениях, предметом, возбуждающим внимание, становится сам человек, его лицо и тело.

По мере развития человеческого общества происходит сосредоточение интереса скульптора или живописца на внешности своих собратьев — отражение сущности человека, его характера. Художник стремится «почувствовать свою модель», передать душу человека, чье лицо, изваянное, написанное или нарисованное, возникает под его руками.

Небезынтересны записи И. Эренбурга о Пабло Пикассо: «В 1948 году после Вроцлавского конгресса мы были в Варшаве. Пикассо сделал мой портрет карандашом: и ему позировал в номере старой гостиницы "Бристоль". Когда Пабло кончил рисовать, я его спросил: "Уже?.." Станс показался мне очень коротким. Пикассо рассмеялся: "Но ведь я знаю тебя сорок лет"».