Дэвид Аттенборо - Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

В первую ночь мы остановились в Тенггаронге. Вдоль берега примерно на полтора километра растянулся ряд ветхих деревянных лачуг. Я надеялся, что мы будем плыть ночью — не терпелось поскорее увидеть даяков, но Па категорически заявил, что рисковать не станет: в темноте можно запросто напороться на корягу или столкнуться с другим судном; в те годы навигационные огни были далеко не у всех.

На пристань сбежалась толпа поглазеть на нас. Даан вышел на берег, поздоровался, начал о чем-то расспрашивать. Это была та самая деревня, в которой, как нам говорили, живет охотник Сабран, но, как выяснилось, никто о нем не слышал. Самые любопытные остались, чтобы посмотреть, как мы будем ужинать, но вскоре стемнело, представление закончилось, и они разошлись.

Нам на троих выделили каюту, но в первую ночь мы еще не успели разобрать вещи, койки были завалены багажом, поэтому я решил вытащить на пристань раскладушку и в одиночестве спать на свежем воздухе. Дневная жара отступила, в блаженной прохладе я мгновенно провалился в сон — и тут же проснулся от ужаса: рядом с моим лицом сидела большая, длинноусая крыса и упоенно грызла кокосовый орех. Чуть поодаль в мусоре возились ее сородичи, в лунном свете похожие на призраков. Самая наглая обвилась длинным, лысым хвостом вокруг швартовой тумбы, к которой был привязан наш канат. Я лежал затаив дыхание и мечтал, чтобы на палубе катера не нашлось ничего привлекательного для этих мерзких тварей. Они нахально шныряли вокруг, но распугивать их было выше моих сил. Сама мысль о том, что мне придется стоять босиком среди них, вызывала такое отвращение, что я затаился под москитной сеткой, где, как ни странно, чувствовал себя в безопасности.

В конце концов я задремал, но через миг (так мне, по крайней мере, показалось) проснулся оттого, что кто-то звал « Tuan, tuan » мне в ухо. Рядом стоял молодой человек с велосипедом. Я взглянул на часы: не было пяти.

«Сабран», — представился юноша и ткнул себя пальцем в грудь.

Я спустил ноги, натянул саронг на голое тело, постарался как можно приветливей поздороваться и окликнул Даана, который как раз высунул взлохмаченную голову из иллюминатора. Молодой человек рассказал, что вчера вечером до него дошел слух об иностранцах, которые его ищут, и он, боясь, что мы на рассвете уплывем, тут же вскочил на велосипед и ночью проехал не один километр, чтобы нас застать. Как мы впоследствии убедились, подобное рвение Сабран проявлял во всем и всегда. Ему было чуть больше двадцати. По натуре предприимчивый, он несколько лет назад устроился на торговый корабль, который ходил в Сурабаю, чтобы посмотреть на большой город, о котором в Самаринде ходило множество легенд, неплохо зарабатывал, но в Сурабае не остался: его так отпугнули нищета и грязь, что он решил отказаться от больших денег и вернуться в родные леса. С тех пор он живет в Тенггаронге и, чтобы прокормить двух сестер и мать, ловит на заказ животных. Мы убедились, что лучшего помощника не найти, — и предложили к нам присоединиться. Сабран тут же согласился и укатил за вещами. К тому времени, как мы закончили завтракать, он вернулся с фибровым чемоданчиком, в котором умещался весь его нехитрый скарб, и не успели мы оглянуться, как он уже мыл оставшуюся после завтрака посуду. Сомнений не было: нам невероятно повезло.

Сабран

После завтрака мы вчетвером уселись обсуждать планы. Я рисовал животных, которых мы хотели найти, Сабран рассказывал, как они называются на местном наречии и где их чаще всего можно встретить. Нам не терпелось увидеть носача, очень колоритного зверя, который обитает только на болотистых берегах Борнео. Показать, как он выглядит, было нетрудно: это единственная обезьяна, которая может гордиться длинным, обвисшим носом. Сабран сразу сообразил, кого я неумело пытался изобразить, и предложил отвезти нас немного подальше, вверх по реке, где любят селиться эти диковинные животные.

Мы добрались туда к вечеру. Па выключил мотор, наш катер медленно плыл по течению вдоль высоких прибрежных зарослей. Сабран сидел на носу и пристально всматривался в окрестности. Вдруг он оживился и, улыбаясь, показал рукой на берег. Примерно в 90 метрах от нас сидела колония примерно из двадцати обезьян. Они нежились в густых зарослях у кромки воды, меланхолично обрывали листья и задумчиво их пережевывали. Заслышав шум, они мирно и величаво посмотрели в нашу сторону. В основном это были молодые особи и самки, все как на подбор краснолицые, с красновато-коричневой шерстью и смешными, висячими, гибкими «клоунскими» носами. Комичней всех выглядел альфа-самец. Он восседал на толстой, раздвоенной ветке, его длинный хвост болтался, словно веревка от колокола. Примерно до пояса единственный зрелый «мужчина» в этой компании был покрыт красноватой шерстью, брюхо, подбрюшье и хвост сияли белизной, лапы отливали грязно-серым, так что издалека казалось, будто он одет в красный свитер и белые плавки. Но более всего поразил нас огромный, обвислый нос, похожий на расплющенный красный банан. Он был такой крупный и увесистый, что нетрудно было представить, как носач отводит его плавным движением руки, чтобы засунуть в рот еду. Мы подплывали все ближе, пока в конце концов обезьян не испугал шум. Они переполошились, с легкостью, какую трудно заподозрить у столь крупных зверей, подпрыгнули и скрылись в лесу.

Питаются эти поразительные животные исключительно листьями, плодами и цветами. Вне тропиков они не проживут и дня, поскольку заменить необходимые им тропические растения нечем. Мы об этом знали и не пытались их ловить, но несколько дней плавали вдоль берегов и снимали сцены из обезьяньей жизни.

Каждое утро и каждый вечер они приходили к воде, чтобы подкрепиться, а в жаркое дневное время они спали, прячась в тени деревьев. Пока наши главные герои мирно дремали, мы слонялись по лесу в поисках других животных, главным образом крокодилов-людоедов, которыми, как нам рассказали в Самаринде, кишат здешние берега. К сожалению, не увидели ни одного, зато обнаружили множество изысканно красивых, диковинных птиц, в том числе калао, или птиц-носорогов, особенно примечательных уникальной манерой высиживать птенцов. Калао гнездятся в дуплах, и с того момента, как самка отложит яйца, самец держит ее в заточении — замуровывает дупло глиной и оставляет лишь окошко, точнее, узкую щель, чтобы передавать корм «затворнице». Она тщательно следит за чистотой в своей «келье», старательно убирает помет и остается внутри, пока птенцы не вылупятся и не оперятся. Как только они готовы взлететь, заботливая мать проламывает клювом стену, и семейство покидает гнездо.