Дэвид Аттенборо - Путешествия натуралиста. Приключения с дикими животными

«Смотри», — закричал я, показывая за борт. В эту минуту судно вздрогнуло от очередного удара.

Капитан заткнул чем-то правое ухо. «Оно плохое стало, — печально объяснил он. — Ничего не слышит».

«Мы сели на риф, — кричал я в отчаянии. — Нам тоже плохо».

Капитан неохотно встал и разбудил Хассана с Хамидом. Они втроем вытащили длинный бамбуковый шест, который лежал вдоль борта, и принялись отталкиваться от рифа. В лунном свете на дне отчетливо виднелись коралловые плато и возвышенности. Воду прочерчивали яркие светящиеся линии, и каждый раз, когда проа, покачиваясь на легких волнах, касалось дном коралловых вершин, море вспыхивало зеленоватым сиянием.

Минут через десять нам удалось сойти с рифа. Мальчики вернулись в каюту. Капитан, как был в саронге, улегся рядом с румпелем и тут же уснул.

Нас с Чарльзом происшествие встревожило. Сейчас нам повезло: на море стоял полный штиль, но из книг я знал, что встреча с коралловыми рифами всегда оборачивалась для путешественников бедой. Мне стало не по себе; доверие к капитану явно пошатнулось. От волнения мы долго не могли уснуть и, лениво переговариваясь, сидели на палубе. Через некоторое время на горизонте показались призрачные очертания большого острова. Вдали замерли на воде парусники. Наше проа безмятежно качалось на волнах. На мачту карабкался непонятно откуда взявшийся маленький, перепуганный геккон. В конце концов мы успокоились и задремали.

Когда мы проснулись, остров находился там же, где видели его шесть часов назад. Это означало, что проа не сдвинулось ни на сантиметр. Весь день мы бездельничали, идиллически покачиваясь на синих, прозрачных волнах: сидели на палубе, курили, швыряя окурки за борт (к вечеру поверхность воды была затянута ровным слоем наших «бычков»), и любовались видневшимся впереди островом. Хассан и Хамид мирно спали. Капитан, заложив руки за голову, лежал рядом с рубкой, бездумно глядел в небо и время от времени завывал громким фальцетом. Вполне допускаю, что он пел, но через несколько часов этот странный вокализ начал нас раздражать. Бесконечно длинный день закончился, наступила ночь. Наутро остров стоял на том же месте. Теперь мы глядели на него с отвращением. Весь день, лежа на палубе, мы ждали малейшего ветерка, чтобы поднять уныло обвисшие паруса. Вчерашние окурки медленно и печально кружили на воде. Мы с Чарльзом сидели под палящим солнцем, опустив ноги в прохладную воду. Сабран готовил нехитрую снедь. Весь наш запас питьевой воды хранился в огромном глиняном сосуде, прикрепленном к деревянной стене каюты. Хотя сверху он был закрыт керамической посудиной, в воде, извиваясь, плавали непонятно как в нее попавшие личинки москитов. На нестерпимой жаре емкость накалилась так, что к ней невозможно было прикоснуться, а ее содержимое стало отвратительно теплым. Чтобы спасти нас от жажды, Сабран прокипятил воду, предварительно бросив в нее несколько обеззараживающих таблеток, а затем добавил немного сахара и растворимого кофе. К счастью, мы так хотели пить, что не очень привередничали. С едой оказалось сложнее. На четвертой за последние полтора дня тарелке с пресным, ничем не приправленным вареным рисом мой желудок тоскливо застонал, и я отправился к капитану. Он лежал на корме и, никого не замечая, завывал свою рваную песню.

Чарльз снимает, стоя на палубе проа

«Друг, — начал я. — Мы очень хотим есть. Вы сможете поймать для нас рыбу?»

«Нет», — невозмутимо ответил капитан.

«Почему?»

«Крючков нет. Лески тоже нет».

Я разозлился.

«Но Тхат Сенг сказал, что вы рыбак».

Капитан криво, слюняво ухмыльнулся правым уголком рта.

«Нет», — повторил он.

Это признание не только ощутимо ударило по нашим гастрономическим замыслам, но всерьез озадачило. Если он не рыбак, с кем мы имеем дело? Я попытался его расспросить, но он был удручающе немногословен.

Ничего не оставалось, как вернуться к Чарльзу и вместе с ним запихивать в себя пресный и пустой рис.

Когда с рисом было покончено, мы заползли в каюту, где было не так жарко, полуголые, мокрые от пота, растянулись на бамбуковой подстилке и задремали. Вдруг откуда-то донеслось шумное фырканье. Я встрепенулся, просунул голову в дверь и увидел, что в 300 метрах от нас, на пространстве размером с футбольное поле, плещется компания дельфинов. Некоторые из них, с неповторимым дельфиньим ликованием, качались на волнах и кувыркались в воздухе, поднимая пенные брызги. Другие, поспокойней, поднимались на поверхность воды, вытягивали морды и, громко фыркая, прочищали легкие. Судя по всему, стая собиралась обойти наше неподвижное судно стороной, но, стоило их заметить, они сменили курс, чтобы рассмотреть нас, и через несколько секунд окружили проа. Мы перегнулись через борт и сквозь прозрачную зеленую воду смотрели, как они играют. Дельфины подплыли так близко, что мы могли разглядеть их во всех подробностях — заостренные морды, рты, похожие на клюв, большие черные ноздри на лбу, с любопытством глядящие на нас озорные глазки.

Минуты две они резвились рядом с нами, потом, фыркая и брызгаясь, двинулись к лежащему на горизонте острову. Мы грустно поглядели им вслед — и мир вокруг снова замер. Однако ближе к вечеру паруса вдруг зашевелились. Я выглянул за борт и увидел, что обрывки бумаги и окурки отнесло довольно далеко вперед. Неожиданно легкий бриз сменился сильным ветром, а к тому времени, как солнце приблизилось к горизонту, наше хрупкое проа безжалостно швыряло и затапливало рассвирепевшее море. Волны преследовали, накрывали нас со всех сторон, то накатывали, поднимая корму нашей лодки так высоко, что нос заныривал глубоко в воду, то отступали, подбрасывая промокший передний парус к небу. Всю ночь раздвоенные оси, на которых держалось тяжелое бревно-балансир, при каждом его повороте завывали и ревели, как глиссандо у пьяного тромбониста. Лежа в каюте, я слушал этот вой, словно самую нежную музыку на свете.

На следующий день ветер усилился. Слева по борту вдоль горизонта длинной лентой стелилось побережье Флореса. Время от времени перед нами проскальзывали стаи летучих рыб. Их поднимало волной, прежде, чем она разобьется, они бросались вниз с гребня, раскрывая на лету голубые и желтые грудные плавники, в следующий миг выпрыгивали и пролетали над водой вперед метров на двадцать, ловко, легкими рывками уворачиваясь от высоких волн. Каждый раз, когда большая стая проносилась совсем близко, мы затаив дыхание следили за стремительным полетом этих диковинных созданий.

Однако в какой-то момент совесть напомнила, что во время путешествия полагается снимать. Чарльз вытащил из трюма камеру и приготовился запечатлеть, как наш капитан дремлет на корточках рядом со штурвалом, обернув голову саронгом, чтобы не напекло солнце, а за ним, картинно вздымаясь, пенятся волны.