Владимир Шнейдеров - Великим Северным (Поход Сибирякова)

— Как у них дела?

— По-видимому, хуже, чем у нас, в смысле возвращения в этом году во Владивосток. Евгенов просит меня забрать с собой самолеты с Чукотки. Он предполагает, что суда зазимуют около Колымы. Сам бы «Литке» прошел, но караван ему в оставшийся срок не провести. Зимовать же в открытом море рискованно.

Двенадцать часов ночи.

Гудит мотор радиостанции. В эфир летят вести о нашей победе, о смене лопастей, о том, что мы продолжаем двигаться вперед, вырвавшись из ледовой ловушки.

Уже несколько дней мы не имели связи с материком. Я представляю себе, как в Москве беспокоились, читая газетные сообщения о нашей аварии.

Директор кинофабрики, наверное, сказал:

— Зазимуют! Надо в промфинплане отметить, что выпуск картины «Поход «Сибирякова» откладывается на год.

А мы все-таки не зимуем. Мы не имеем права зимовать ни при каких обстоятельствах. Мы должны выполнить задание партии и правительства — пройти в одну навигацию Северный морской путь, и мы пройдем!

Но льды вовсе не хотят сдаваться. Они снова грохочут, давят на стальную обшивку корабля и грозят ее смять. Круглое стекло иллюминатора то и дело загораживается торосами. Ледокол часто заклинивается между ними. Видно, как вдавливается корпус. Трещит деревянная обшивка. С непрекращающимся скрежетом бьют лопасти об лед. Эти удары кажутся ударами по нервам. Каждый резкий толчок заставляет настораживаться и ждать плохого. Кто знает, как будут служить новые лопасти и надолго ли их хватит… Кругом тяжелый торосистый лед. Разводья и полыньи попадаются очень редко.

Отдыхают люди, измученные непосильной работой на аврале. До сих пор не все еще смогли соскоблить с себя угольную пыль, въевшуюся в кожу. Подживают разодранные в кровь спины. Многие ходят скрюченные, не в силах разогнуться. У всех болят от перенапряжения икры и поясница.

Сегодня закончили укладку продовольственного запаса в трюме № 1. Вот где — в самом носу — по-настоящему чувствуется борьба ледокола с ледяными препятствиями. Каждый удар об лед отдается с силой падающего на наковальню мощного парового молота. Дрожат все заклепки. Сквозь стыки стальных листов просачивается вода. Ящики и мешки, сложенные штабелем и еще не укрепленные, того и гляди свалятся прямо на голову.

В кают-компании мы подводим итоги аврала — получается, что в среднем каждый перетащил на спине пять тысяч пудов угля и продовольствия. Хорошая цифра…

Вечер. Темнеет. Лежу одетым на койке в каюте. Дремота. Из машинного отделения несется ровный, баюкающий гул. В кают-компании тихо — все расползлись по койкам в ожидании ужина.

Толчок. Резкий удар. Звон телеграфа. Взволнованные крики из машины. Топот бегущих ног.

Вскакиваю.

— Что случилось? Авария? Лопасти?

— Да, авария. Сломан опорный подшипник гребного вала.

Все столпились вокруг старшего механика.

Поломка серьезная.

Механики пускают на пробу машину и снова выключают ее. Вал ходит взад и вперед на два с половиной сантиметра. Надо срочно ремонтировать. Двигаться нельзя. Опорный подшипник принимает на себя всю силу, создаваемую движением корабля, и распределяет ее на весь корпус. Авария тяжелая, но исправимая.

Всю ночь работают механики, ставят распорки и закрепы. Непрерывно стучат молотки и раздаются голоса в машине. К утру ремонт, закончен, и ледокол снова готов к движению вперед.

Новая авария — потеря гребного винта. Безвыходное положение. По течению. В дрейфующих льдах. Мыс Сердце-камень. Обратный дрейф. Задержка якорями. От берега на север

17 сентября . Несчастья, как говорится, следуют всегда одно за другим. Отремонтировав подшипник и выйдя снова в путь, мы сегодня повредили одну из новых лопастей. Опять корабль трясется мелкой дрожью, стучит винтом, как в лихорадке.

Визе шутит:

— По теории вероятностей, в таких льдах новых лопастей нам должно хватить не более как дня на два.

Запасных лопастей больше нет, да и сменить не успели бы — вот-вот ударят морозы.

Матвей Матвеевич, старший механик, грустно улыбаясь, утешает:

— На море есть поверье: больше трех аварий в рейс на судне не бывает. Аварийная программа выполнена: первая авария — потеря старых лопастей, вторая— поломка подшипника, третья — повреждение новой лопасти. Теперь хватит.

18 сентября . Пошли на рассвете. Я просыпаюсь с первыми толчками. Стараюсь уснуть и не могу. Моим спутникам тоже, по-видимому, не спится. Надо мной ворочается Трояновский. Напротив кашляет Купер. Чьи— то шаги слышатся в кают-компании. В иллюминатор сквозь зеленую толстую занавеску проглядывает мутный рассвет.

Машина работает тяжело. Дрожат стены каюты. Каждую минуту кажется, что снова сломаются лопасти.

Звенит судовой телеграф. Стоп. Смолкает машина…

Минуты кажутся часами…

Пошли…

Заворачиваюсь с головой в одеяло, стараюсь заснуть. Опять тихо. Почему так долго не двигаемся? Что случилось?

Но вот звенит телеграф, пыхтит машина, и начинают свою песню льды. Сразу становится легче… Пронесло…

Около пяти утра. До утренней побудки еще три часа.

Вдруг два страшных удара потрясают корабль. Один за другим… Как будто две мины взорвались над кормой. Бешено работает машина, набирая с воем обороты.

Стоп. Машина выключена. Над головами по палубе пробегают к корме люди.

С грохотом хлопает железная дверь из машинного, и через кают-компанию бегут к трапу механики. Вскакиваю. Сверху свешивается голова Марка. Купер сидит на койке.

— Слыхал?.. Сломались лопасти?..

Тишина… Бежать наверх? Ждать?

Срывая крючок, распахивая дверь, к нам в каюту врывается полуодетый Громов:

— Ребята! Все новые лопасти к чертовой матери…

Борис в кожаной куртке, накинутой на рубаху, встрепанный со сна, стоит в пролете двери. Все молчат. Сокрушенно взмахнув обеими руками, он поворачивается и бежит на палубу.

На корме повторяется та же история, что разыгралась ночью десятого. Так же, сжимая руками холодное железо реллингов, стоят люди на корме. Так же торосы стискивают корпус корабля. Так же старший штурман Хлебников по штормтрапу лезет под корму и веслом старается прощупать повреждение.

Все ждут приговора. Никто не чувствует холода утренника. Люди в одних рубашках, в наскоро накинутых кожанках, в незашнурованных ботинках на босу ногу…

Десятки глаз вопросительно впиваются в воду под кормой…

Снизу несется ответ:

— Ничего нет… Ни лопастей… Ни ступицы… Все пропало.

Чудовищная авария! Весь гребной винт, вместе с новыми лопастями и ступицей, ушел на дно. Новые лопасти выдержали — не выдержал старый вал. Полуметровой толщины, сделанный из лучшей стали, он сломался у самой кормы, как деревянная палка.