Арто Паасилинна - Тысяча Чертей пастора Хуусконена

Пастор Оскари Хуусконен поинтересовался, нельзя ли ему оставить у Рехкойла свои лыжи и зимнюю одежду. Затем он попросил вызвать такси и уехал домой. Мебели в доме не оказалось, комнаты были пустые. В ванной лежали кое-какие вещи Оскари, а в библиотеке – несколько стопок книг. В гараже все-таки стояла старая семейная машина. Ключи Саара прилепила к ветровому стеклу.

Немного оставила она ему вещей, съехав в одиночку. Даже письма не написала. К счастью, хоть воду не перекрыла и батареи не отключила. Оскари налил в ванну теплой воды и отнес туда медведя. Он был уже настолько тяжелым, что едва хватало сил брать его на руки.

Сначала Черт сопротивлялся, в ванну ему не хотелось, но пастор не сдался, плюхнул дурно пахнувшего медведя в воду и принялся мыть. Он втер в медвежью шерсть шампунь так, чтобы мягкая пена покрыла зверя почти целиком – только нос виднелся, пока Черт сидел в ванне и брызгался. Вскоре медведь все же привык к теплой воде и начал получать от мытья удовольствие. Хуусконен ополоснул его много раз и вытер своим полотенцем. На полу в пустом зале Черт стряхнул с себя остатки воды и стал досуха вылизываться. Хуусконен прыснул в подмышки медведю дезодорантом, а затем отправился в ванну сам. Вымывшись, Оскари надел серый костюм и натянул сверху черный поплиновый плащ. Ключи от ризницы он положил в карман. Пастор повязал Черту на шею ошейник и поводок и побрел в сторону церкви. Было уже за полдень.

Навстречу по проселочной дороге ехал начальник пожарной команды Рауно Коверола. Он остановил машину и пожал пастору руку.

– Ну медведь и вырос! А пробка у него из задницы уже выскочила?

– Не выскочила, он только сегодня проснулся.

– Ты проповеди в последнее время не читаешь.

– Как-то не хотелось, да мне и не давали.

Начальник пожарной команды сказал, что и у него дела идут не совсем ладно:

– Пожаров теперь слишком мало, смену сократили наполовину.

Пастор Хуусконен открыл дверь ризницы своим ключом и вошел. Он пустил Черта в церковный зал, где тот сразу принялся все изучать, забрался на кафедру и хоры, но вспомнил, что подходить к алтарю нельзя.

Когда пастор Хуусконен сидел в ризнице, просматривая бумаги, туда вошла Сари Ланкинен, вторая священница прихода. Она держалась немного испуганно и натянуто. Хуусконен спросил, как шли приходские дела в его отсутствие.

– Я старалась изо всех сил, но так и тонула в работе, пока пастор был… в отпуске.

Сари Ланкинен потерла красный прыщик сбоку носа. Она, смущаясь, передала: епископ диоцеза Уолеви Кеттерстрём написал в канцелярию, что пастору Хуусконену надлежит явиться к нему и обсудить несколько рабочих моментов.

– Как там поживает епископская грудь?

– Об этом он ничего не писал. Зажила, наверное.

– Я съезжу в Хельсинки на следующей неделе, но прежде разберусь с почтой и другими текущими делами.

Спешки не было. В своей канцелярии пастор оробел, отправиться на разговор сразу он на самом деле не осмеливался. О медведе епископ вообще не упоминал.

Хуусконен заказал у сапожника новый намордник для Черта, побольше, и приучил к нему медведя. В магазине пастор купил вареную колбасу и скормил ее медведю, чей организм снова заработал после долгой зимы. За день зверь мог сожрать три килограмма колбасы. Хуусконен ел то же самое, только жарил свою порцию на сковородке и добавлял туда лука. Дома он спал в сауне на половике, и медведь по вечерам привычно к нему приходил, немного поиграв. Черт уже восстановил силы и озорничал.

В конце недели Хуусконен поехал в духовный капитул Хельсинкского диоцеза. Секретарь епископа помогла ему провести Черта в кабинет Кеттерстрёма. Поздоровались. Медведь прилег на ковре и недоверчиво посмотрел на Кеттерстрёма.

– Будешь кофе, дорогой брат?

– Прежде разберемся с делами.

Сначала епископ Уолеви Кеттерстрём пытался обсуждать проблемы пастора Хуусконена по-отечески. Он перечислил грехи пастора, начиная с внебрачных детей, сделал анализ сумбурного стиля его проповедей и прочих своенравных выходок, а также напомнил о запрете на публикацию в печати по результатам прошлого разговора. След от копья в собственной груди епископ обошел вниманием и вместо этого долго говорил о поведении Хуусконена в медвежьей берлоге зимой: пастор отправился в спячку во двор некой вдовы вместе с медведем и молодой женщиной. По мнению епископа, это было особенно неосмотрительно.

Такую риторику, как исповеди с кафедры, евангелическо-лютеранская церковь Финляндии не приветствовала среди своих священников. А когда еще и жена настоятеля церкви, пасторша, придала их разводу гласность и выписалась из церкви, епископ пришел в полное изумление.

Наконец он вернулся к существу дела.

– Да… Я тут зимой подумал: а что, если тебя перевести на какую-нибудь другую должность? Плохо только, что на самом деле тебе не хочется попробовать себя в чем-то другом. Ты один из тех борцов за улучшение мира, которые в наше время особенно не требуются.

Пастор Хуусконен признал, что ему доводилось горячиться, обсуждая религиозные вопросы, и что его вера больше не зиждилась на действительно прочном основании.

– Финскому народу, да и почему бы не человечеству вообще, нужна новая идея, идеология, в которую можно было бы верить. У меня чувство, что иначе мир распадется на части, разрушится в войнах и беспорядках, как Содом и Гоморра, – размышлял вслух Хуусконен.

По мнению епископа, Оскари не подходил на роль проповедника новой идеи, во всяком случае, не в качестве представителя церкви. Разумный священник не станет улучшать мир и выдумывать новые пустые учения. Достаточно распространять евангельскую весть, там вдоволь идей, и кроме того, она утешает бездельников и безыдейных пройдох.

– Дорогой Оскари, если бы тебе удалось изобрести какую-то новую идею и жизненную ценность сродни идеологии, то во что бы это вылилось? Тогда людские массы только загорелись бы ею и сразу же начали обращать друг друга… опять опустились бы до поучений и принуждений, начали блюсти чистоту идеи, арестовывали несогласных, пытали и убивали инакомыслящих.

Пастор Хуусконен обозвал Кеттерстрёма старым циником, которому достаточно епископского покоя и удобной должности.

– Тебя ничем, что было построено за тысячелетия, не пронять. Я, в общем-то, и сказать не могу, чем тебе стоило бы заниматься, – посетовал епископ.

– Мы, кажется, подходим к увольнению, – предположил пастор.

Епископ сказал, что подумывал назначить Оскари Хуусконена священником куда-нибудь в приграничный район Северной Карелии. Насколько он помнил, по крайней мере в Наарва, в общине Иломантси, была маленькая лесная церквушка. Но сейчас даже этот вариант казался трудноосуществимым. Гул греха слышался и далеко у черта на рогах, даже большие расстояния не заглушали отзвуков сумасшедших идей.