Василий Боткин - Письма об Испании

Было уже пять часов вечера, когда между голыми вершинами, торчавшими со всех сторон, показался вдали город, выстроенный на голой горе. То была Альама (Alhama), где мы должны были ночевать. Я подъехал к Ланса, желая что-то спросить его, как вдруг он сделал мне знак глазами на большой обломок скалы, лежавший около дороги. Взглянув по направлению его глаз, я увидел под склоном камня двух человек с ружьями. Ланса, по обыкновению, пожелал им доброго дня; они ответили тем же. «Заметили ли вы этих молодцов?» — спросил Ланса, когда мы проехали камень. Я отвечал, что это, кажется, guardias de camino, дорожные сторожа. Здесь «дорожные сторожа» есть особенного рода полиция для охранения дорог; она состоит большею частию из пожилых людей, бедно одетых и вооруженных ржавыми ружьями; существенное их занятие состоит в прошении у прохожих милостыни под предлогом охранения проезжих от воров. «Хороша guardia de camino! — заметил, усмехнувшись, Ланса. — Это сторожа из ближнего солончака; они имеют право ходить с ружьями, и я знаю наверное, что они не пропускают случая очистить карманы проезжих». Не знаю, хвастал ли Ланса или говорил правду, но достоверно то, что во всю дорогу нам не встретился ни один одинокий проезжий, а всегда по нескольку человек вместе и непременно с ружьями. Вооружение проезжих придает необыкновенно оригинальный характер этим, при всей их унылости, величавым местам, — особенно когда эти вереницы проезжих, в своей живописной андалузской одежде, взбираются по горным тропинкам. Никогда туземные жители иначе не ездят, как по нескольку человек вместе. Раз встретили мы длинный ряд ослов и мулов, навьюченных товарами; люди лениво покачивались на вьюках, куря сигаретки; у каждого привязано было у вьюка ружье; у иных с другой стороны вьюка торчала ручка гитары. Прерывая свой унылый напев фанданго, которого никогда не оставляет андалузец, важно кивали они головой, проговорив обычное «Vayan ustedes con Dios — Ступайте с богом, ваши милости», начинали снова свою прерванную мелодию фанданго, и долго потом слышалось отражаемое скалами их однообразное пение. Я забыл сказать, что веера здесь употребляются не одними женщинами: мои спутники и даже попадавшиеся нам извозчики на мулах обмахивались зелеными веерами, которыми летом здесь запасается всякий отправляющийся в дорогу. Несмотря на множество разных неудобств и лишений, с которыми непременно сопряжено здесь путешествие, живость и глубина ощущений, производимых на душу всем окружающим, вполне вознаграждают за все неудобства. Даже самая мысль об опасности прибавляет какую-то тайную прелесть этой беззаботности и свободной веселости, к которым обыкновенно располагает всякое путешествие, а особенно путешествие верхом. Так завывающий ветер и зимняя вьюга, бьющая в стекла, кажется, удесятеряют наслаждение, которое испытываешь, сидя вечером у тепло тлеющего камина…

После осьми часов езды по голым, каменистым горам добрались мы до Альамы, старой арабской крепости, некогда знаменитой своим неприступным положением. Кроме этого, Альама славилась своими минеральными водами, и гранадские владетели приезжали сюда лечиться {310} . Взятие Альамы, в самом начале Гранадской войны {311} , было отважным делом героя этой войны, маркиза де Кадис, который с небольшим отрядом пробрался сюда горными ущельями во время проливных зимних дождей и, воспользовавшись бурною ночью и небрежением арабского гарнизона, овладел крепостью. Неожиданная потеря Альамы, лежащей верстах в пятидесяти от Гранады, страшно поразила гранадских мавров. В собрании старых испанских романсов есть большой отдел романсов, переведенных с арабского или написанных в подражание арабским, romances moriscos. Все замечательные события Гранадской войны излагаются в них в чрезвычайно наивной и поэтической форме. Пользуясь случаем, я для примера приведу здесь два мавританских романса, касающихся взятия Альамы, сохраняя по возможности наивность, колорит и размер подлинника:

Романс этот, сочиненный первоначально на арабском языке по случаю взятия Альамы, был так печален, что каждый раз, как его пели на улице, возбуждал плач в народе, и после завоевания Гранады испанцами его запрещено было петь. В следующем романсе рассказывается, как наказан был несчастный алькаид (градоначальник) Альамы за потерю ее:

Альама, выстроенная на скале, крутыми обрывами упирающейся в узкую лощину, со всех сторон окруженная совершенно голыми скалистыми цепями гор, имеет вид разбойничьего притона. Гора, на которой она выстроена, только с одной стороны чуть-чуть отлога, но так, что лошадь с трудом взбирается по крутой каменистой тропинке, которая вьется, изворачиваясь и пробираясь между развалинами и обрывами. Предоставя мою лошадь попечениям Лансы, я пошел бродить по городу и вышел на площадку. По одной ее стороне стояли невысокие, арабской формы дома, по другой шла низенькая каменная загородка над самым обрывом вниз, глубиною по крайней мере сажен пятьсот {313} . Вокруг во все стороны тянулись цепи голых вершин; только глубоко внизу, в узкой лощине, совсем сжатой горами, сквозь гущу зелени пробивалась белая пена горного потока, шум которого разносился по всему городу. Разнообразие цветных тонов между ущельями, обрывами и гранитными скалами было удивительно. Солнце заходило, покрывая багрянцем длинные ряды вершин, терявшихся в алом пару, из-за которого белой, яркой пеленой поднималась снежная вершина Сиерры-Невады. Сколько нужно было усилий и труда, чтоб поместиться в таком орлином гнезде! И среди этой дичи живет народ веселый, вечно поющий: до меня доносились брянчанье гитар и напевы фанданго… Испания! Какое это убежище для людей, скучающих Европою! Здесь не только природа оригинальна — здесь и жизнь сложилась как-то иначе. Бог знает, как и чем живут люди на этой каменной почве, а кажется, у них только и дела, что петь, танцевать, играть на гитаре, нисколько не заботясь о том, что в других странах называется жизнию. Европейский костюм здесь до того редкость, что мое дорожное пальто обращало на себя всеобщее внимание и на меня указывали пальцами. Побродив по узким улицам, я остановился у одной толпы, где танцевали. Пожилой человек в плаще, сидя на камне, играл на гитаре, подпевая мелодию фанданго; перед ним несколько пар танцевали. «Un extranjero! Иностранец!» — пробежало по кружку, и я сделался предметом общего любопытства. Между тем я вынул сигары и, закурив сам, предложил их стоявшим возле меня двум молодым людям. Эта национальная вежливость тотчас расположила кружок в мою пользу. Андалузки не застенчивы, тут же стали со мной разговаривать и приглашать меня танцевать. Я отвечал, что очень бы рад, да не умею. Мне дали место между сидевшими в кружке девушками и молодыми людьми. Танцы продолжались. Соседка моя, молодая и преудалая женщина, настоящая doña salada, решительно объявила мне, что желает со мной танцевать, подала мне руку, ввела в круг танцующих, застучала кастаньетами — и я должен был кой-как в такт двигать ногами. В простонародье фанданго танцуется довольно грубо; но он исполнен приемов и поз чрезвычайно оригинальных и смелых, которым подражать невозможно. Мои манеры французского контраданса смешили их до слез; но это еще более сблизило меня с ними: каждый из молодых людей наперерыв предлагал мне свои папелитки [74], угощали вином и обращались со мной самым радушным образом… Да! Я забыл сказать, что после моего комического танца я все-таки получил, по обычаю, поцалуй от моей танцовщицы.