Тимофей Гуженко - Океан. Выпуск четвертый

— Как двигатель?

— В норме.

— Топлива хватит?

— Должно.

В голосе Цукадзе сквозило сдержанное неодобрение. Значит, он тоже считает поиск бессмысленным и опасным, считает его, Горчакова, вспышку просто самолюбивой прихотью начальства. А может, он прав?

Он снова вышел на мостик. Все ходило ходуном, что-то каталось под ногами. Второй сигнальщик Зинченко тяжело свесился над фальшбортом: его рвало. Горчаков отвернулся, чувствуя, как тошнота подползает к горлу. «Нужно заменить Зинченко. Кого же поставить?» — машинально подумал он. Лысых еще держался крепко. Горчаков ухватился за леер, крикнул в спину ему:

— Как дела?

— Пусто.

Чья-то фигура появилась на мостике, на минуту заслонив свет прожектора. Горчаков узнал Доскаля. Тот, цепко хватаясь за поручень, приблизился, притиснул к лицу Горчакова свое разгоряченное лицо:

— Извините меня, командир. Я был неправ.

Доскаль отрешенно махнул рукой, отошел в угол, поднял бинокль, окуляры скупо блеснули в прожекторном луче.

Горчаков вернулся в рубку, сел за пульт. Цукадзе хмуро смотрел перед собой. Все ерзало и скрипело вокруг, вплетаясь визгливыми голосами в рев двигателя. Корабль тяжело нырял, вздрагивая, как живой. Горчакову почудилось, что он стонет.

«Нужно возвращаться, — тупо, однообразно заныло в висках. Он потер их, но боль не уходила. — Нужно возвращаться. Ничего не сделаешь. Больше рисковать нельзя…»

В рубку тяжело ввалился Доскаль. Оттолкнул капюшон, струйки воды полились на пол, ладонью обтер широкое лицо. Встретился глазами с Горчаковым, покачал головой:

— Пусто, командир.

Горчаков встал, зачем-то посмотрел на часы, сморщился, как от зубной боли. Сказал глухо:

— Идем назад.

— Еще немного пошарим, Сергей Николаевич. — Доскаль смотрел ему прямо в глаза, медленно затягивая тесемками капюшон. Бинокль косо висел у него на груди, весь в капельках воды, словно вспотел от работы.

Горчаков опустил голову. Он чувствовал себя бесконечно усталым и опустошенным. Хотелось лечь, прижаться лицом к каютной переборке, натянуть на голову одеяло, чтобы не видеть никого вокруг.

В рубку ударило ветром, зашелестел страницами вахтенный журнал, Цукадзе невольно придержал фуражку — это ворвался Лысых, забыв задраить дверь.

— Вижу лодку… виноват, плавающий предмет, четверть кабельтова справа.

В дверях рубки Горчаков чуть не застрял, бросившись к ней одновременно с Доскалем. Он вырвал у Лысых бинокль, крикнул сразу осевшим голосом:

— Курс на предмет, включить прожектор!

Стоп, не торопиться. Что это, запотели окуляры или слезятся глаза? Вот она, лодка. Ну да, резиновая лодка. Ай да молодец Лысых!

— Самый малый ход! — Это уже крикнул Доскаль. — Эх, и покачает нас сейчас на малом ходу. Только бы не перевернуло. Нет, морской бог все-таки не гневается на нас.

…Его положили на койку в каюте Горчакова, и он открыл глаза. Бледное лицо со стиснутыми, искусанными губами слабо дрогнуло, расширенные зрачки серых глаз еще, казалось, хранили ужас надвигающейся гибели.

— Эх, дурачок, дурачок…

Сзади кто-то деликатно тронул Горчакова за рукав.

— Вам радиограмма, товарищ капитан-лейтенант.

Только сейчас он вспомнил о Люде, и мысль о ней обожгла его старой тревогой. Он схватил из рук Ткаченко узкий листок, и строчки вдруг стали расплываться у него перед глазами, как ночные фонари:

«Поздравляю дочкой, дружески обнимаю. Ждем берегу, Трибрат».

Листок вырвался у него из рук, метнулся по ветру, исчез за водяными хребтами.

«Здравствуйте, Сергей Николаевич!

Не знаю, помните ли Вы меня — ведь прошло три года. Скорей всего — да, потому что таких случаев у вас, наверное, было не так уж много.

Я Саша Савчук, тот самый, которого вы выудили из моря в состоянии полутрупа, а сами на обратном пути чуть не отдали богу душу.

Не буду запоздало каяться и бить себя в грудь. Вы моряк и таким штукам не верите. Чистили меня долго, с песочком, как якорный канат. Заблестеть не заблестел, а ржавчины сошло немало. Сейчас служу в армии. Вроде нормально. Коллектив не жалуется.

В общем, спасибо Вам за все и от меня и от матери. Вы для меня теперь вроде крестного отца, хотите Вы этого или нет. Я все собираюсь приехать, посоветоваться с Вами кое о чем. Как Вы на это смотрите?

Думаю все же стать моряком. Парадокс, скажете Вы. Возможно. Но ведь клин вышибают клином, не так ли?

Если ответите, напишу более подробно.

Чтобы проложить путь через бурные просторы океанов и морей, человеку, кроме судна, нужны маяки. Нужен и причал, который венчает конец пути. Нужен город, где стоит дом моряка и где ждут его родные и близкие люди. Для меня такой город — Новороссийск.

Я ехал в машине на Шесхарис и мысленно прощался с родным городом. Новороссийск был по-осеннему печален и красив. Красив не внешним обликом, а внутренней знакомостью своих улиц и площадей. Как лицо матери или отца вечно красиво для любящего сына, так и город, пробуждающий чувство глубокой сыновней нежности, необъяснимо красив. Проехав Стандарт, я стал готовиться к предстоящей встрече с экипажем танкера «Гдыня» и мысленно перебрал события последних дней…

Неожиданная радиограмма о том, что меня списывают с танкера «Житомир», была огорчительна. Я так настроился на рейс в Антарктику! Жалко было бросать начатое дело. Жалко было расставаться с людьми, которых едва успел понять за три коротких рейса и для которых еще ничего не успел сделать. Но такова судьба первого помощника капитана резерва. Он работает не там, где хочется, а там, где потребуется.

— Как настроение? — любезно поинтересовался инспектор отдела кадров Владимир Григорьевич Кругликов, когда я предстал перед ним с немым вопросом на лице.

— Отменное, — ответил я.

— Отдыхать не дадим, — категорично заявил Кругликов и объяснил мне ситуацию…

Подменных помполитов не хватает. Поэтому Баранову (штатному помполиту «Житомира») не дали «добро» на отпуск без содержания и вызвали его на судно. Мне же предстояло новое назначение.

— Пойдешь на «Генерал Шкодунович», — в заключение сказал Кругликов и направил меня в партком на инструктаж.

От отдела кадров до парткома десять минут ходьбы. Но если за пять минут, как поется в известной песне, можно сделать очень много, то за десять минут можно сделать в два раза больше.

В парткоме я получил инструктаж, но только не на «Генерал Шкодунович», а на «Гдыню»! Воистину нет худа без добра. «Гдыня» собиралась в четырехмесячный рейс, и передо мной засияли миражи южных морей. К тому же было интересно поплавать на крупнейшем танкере пароходства. Беспокоило только одно: как меня примут на новом месте…