Тимофей Гуженко - Океан. Выпуск четвертый

Они осторожно шли к выходу в море, лавируя среди кораблей. В бухте было тесно, как в фойе кинотеатра перед началом сеанса. Гремели динамики, заглушая резкие крики чаек.

Наконец они вышли к узкому горлу бухты, где стояли заградительные боны, и чуть-чуть прибавили ходу. Выветренные веками серо-коричневые утесы с древней сторожевой башней, видевшие, наверное, и римские триремы и венецианские галеры, равнодушно смотрели на маленький верткий корабль.

Горчаков прошел в рубку. Там уже сидел на своем месте старший лейтенант Цукадзе. Он поднял на Горчакова свои маслянисто-черные глаза:

— Сергей Николаевич, я все-таки выточил клапан для помпы. Вроде получилось.

Он возился с этим отсекателем уже месяц. Корабль был новый, экспериментальный, и Цукадзе считал необходимым внести свою лепту в технический прогресс. Втянул в это дело и кое-кого из команды. Во всяком случае, с одним из мотористов частенько шушукался над тетрадкой.

— Добро, — сказал Горчаков.

Корабль уже вышел из бухты. Их окружала чистая темно-зеленая вода.

Горчаков наклонился к мегафону:

— От мест отойти!

Захлопнулись лючки, опустела палуба, выкрашенная серо-стальной краской. Только спаренные стволы скорострельной кормовой пушки одиноко смотрели в небо. Руки Цукадзе легли на рукоятки секторов двигателей. Лицо стало напряженным и жестким. В рубку вошел Доскаль, встал за вращающимся креслом Горчакова.

— Полный!..

Заревел, завыл двигатель. Облачко голубоватого дыма вспучилось и сейчас же пропало, унесенное ветром. Широкая и длинная пенная река возникла за кормой.

Подпрыгивая, словно летящая рыба, несся корабль навстречу открытой синеве горизонта. Берега уходили назад, сглаживались резкие горные складки, одевались дымчатой синевой. Две чайки, летевшие за ними от самой базы, отстали, хрипло крича вдогонку и заваливаясь на крыло.

Горчаков наслаждался скоростью. Только один раз на заводской акватории увидел он свой корабль со стороны во время хода. Полюбил корабль сразу, бесповоротно, прощая ему и крошечные, тесные каюты, и узкие лючки, и слишком легкий корпус.

…— Товарищ капитан-лейтенант, впереди бочка, расстояние два кабельтовых, — доложил сигнальщик.

Они точно вышли к полигону. Доскаль, прокладывавший курс, подмигнул за спиной Горчакова: мол, знай наших.

Подошли к бую. Лениво слетело с него несколько грузных чаек, видимо отдыхавших после завтрака.

Они были на месте. Теперь предстояло долгие часы вести наблюдение, болтаясь в дрейфе в штилевом море, как щепка. Горчаков вздохнул. Он терпеть не мог таких заданий. Его дело — активный поиск, скорость, перехват. Но ничего не сделаешь, задание есть задание.

…На корабле уже шла неторопливая, раз навсегда налаженная работа. Он сам налаживал эту работу и теперь с равнодушной гордостью следил, как уверенно и четко действуют все на своих местах. Мягко рокотал запасной движок. Включили акустическую станцию. Теперь гидроакустик сидел в наушниках с терпеливым и немного скорбным выражением лица, вылавливая далекие подводные шумы.

— Жарко будет сегодня…

Голос Доскаля вывел его из задумчивости. Он кивнул. Да, помощник прав, сегодня будет знойный день. Горчаков видел это по белесовато-голубому небу и сизой дымке над берегом. Уже сейчас все норовят пройти по палубе с наветренной стороны, где тень от рубки лежит на металле. Часам к двум все раскалится, в отсеках будет душно, как в сушильном шкафу. И никуда не уйдешь — вахта.

— В четырнадцать ноль-ноль команде купаться.

— Есть!

Горчаков посмотрел на чистую, бутылочного цвета воду. В прошлом году они с Людой так и не побывали в отпуске из-за переезда. И в этом году не придется.

В два часа дня термометр показывал тридцать четыре градуса в тени. Тень от рубки съежилась наполовину, и в ней могли уместиться не более двух человек. Море словно подернулось масляной пленкой. Глаза болели от ярких солнечных бликов. Пустынный горизонт наводил тоску.

Наступила самая нудная пора. Береговые заставы молчали. База запросила обстановку и тоже умолкла. Лениво покачивался на мертвой зыби маленький дозорный корабль.

Прошли мористее танкер «Туркменистан» и самоходная баржа, на сигналы ответили правильно. Занервничал было рыбацкий траулер — спутал позывные, — но ничего, разобрались, получил внушение, пошел своим курсом. И снова пустынное море, только солнце жарит сверху.

Горчаков вошел в рубку и снял фуражку. От клеенчатой подкладки пахнуло кислинкой. Вытер вспотевший лоб, взял вахтенный журнал. Можно было часок подремать в каюте, но он знал, что все равно не уснет. Час назад пришла радиограмма от Трибрата: «Ничего нового, состояние удовлетворительное». И сердце у него снова заныло. Пуще всего он боялся этих слов «нормальное», «удовлетворительное». Доктора никогда не скажут правду. Скажут «состояние удовлетворительное». Гуманисты, черт бы их побрал! Прошлый раз тоже все было «в пределах нормы». И он тоже был в море, как сегодня. Прямо наваждение какое-то. Стоп, хватит, нужно взять себя в руки.

Он повернулся в своем вращающемся кресле и стал смотреть, как возится с автопрокладчиком курса штурманский электрик Анатолий Лядов. Плечи у Лядова могучие, мужские, а губы пухлые, детские, выпятил их, словно играет в какую-то занятную игру, — того и гляди, высунет кончик языка от старательности.

Горчакова всегда поражало сочетание зрелости и ребячливости у этих молодых парней, служивших на корабле. Детство словно не спешило покинуть их и нет-нет давало о себе знать. Когда они по тревоге стояли на постах, лица у них были мужские, жесткие и сосредоточенные, вены по-взрослому набухали на руках. Но стоило прозвучать «купальной» команде: «За борт!», как взрослые парни превращались в стайку ребятишек, хохотали и дурачились, как школьники.

Он был старше их всего на семь-восемь лет, но чувствовал себя по отношению к ним пожилым, чуть ли не отцом. Он уже был шесть лет женат. Пока человек не женат, он еще не мужчина. Недаром кто-то из плавсостава пустил остроту, что у женатого год службы нужно считать за два.

Горчаков знал, что они между собой зовут его «Седой». Таким он, наверное, и казался им — с обветренным неулыбчивым лицом, «гусиными лапками» у глаз и ранней сединой.

Во время ночной вахты он любил иногда тихонько спуститься в кубрик и посмотреть, как они спят. Они смеялись во сне, бормотали, чмокали, и лица у них были добрыми и детскими. Он осторожно поправлял сползшую простыню и оглядывался — не видел ли кто-нибудь случайно.

Пожалуй, Горчаков сейчас понял, почему так хочет сына. Может быть, и потому, что постоянно перед глазами у него эти мускулистые юношеские тела, эти молодые, белозубые лица. И он, не отдавая себе в этом отчета, мысленно выбирал себе из них сына.