Тимофей Гуженко - Океан. Выпуск четвертый

«Когда ты прочтешь это, я буду уже далеко. Не ищи меня — я сам выбрал свою дорогу. Где я — спроси у моря».

Море было пустынным. Два или три раза на горизонте появлялись суда, но до них было слишком далеко. Ближе других прошел танкер. Видимо, на нем не заметили шлюпки. На мгновение что-то сжалось у пловца в груди, ему захотелось вскочить и замахать флагом. Но он пересилил себя.

В полдень высоко над ним прошел самолет, направляясь к берегу. И опять он с трудом поборол искушение дать сигнал. Самолет растаял в небе и больше не появлялся. Он потихоньку греб, но бессонная ночь давала о себе знать — голова кружилась, слегка подташнивало. Втянул весла и не заметил, как уснул.

…Когда Саша проснулся, то не узнал моря и неба. Все было закрыто тучами, ветер свистел, неся водяную пыль. Гривастые волны вспучивались со всех сторон. Лодка плясала, как резиновый поплавок, на дне уже набралась вода. Страх вполз в него, всосался, проник в каждую пору. Вдевая весло в матерчатую уключину, он уронил его в воду.

— Мама! — в ужасе хрипло крикнул он.

Ветер крепчал.

В окружающей природе не было ярости; в ней была равнодушная сосредоточенность мотора, прибавившего обороты. «Ты сам этого хотел», — мелькнуло в голове у пловца.

Широкий и длинный, как река, пенный бурун кипел за кормой. Двигатель работал на полную мощность, в рубке мелко вибрировала палуба. На стекле то и дело косые подтеки воды закрывали от Горчакова стриженый затылок сигнальщика Лысых. «Так и не натянул капюшон штормовки», — машинально подумал он.

Волна еще была невелика, но ветер усиливался с каждой минутой. Корабль иногда подпрыгивал на мгновение, как самолет на взлетной дорожке, и снова со звоном плюхался на воду.

Слева Цукадзе флегматично развалился в своем кресле, следя за оборотами двигателя и изредка подавая короткие сигналы мотористам. Зато Доскаль был в непрерывном движении: от штурманского столика, где работал с циркулем в руках Лядов, — к командирскому креслу, оттуда — к боковому стеклу рубки, потом — опять к столику.

Трудно было поверить, что еще час назад они, голые по пояс, изнывали от жары, смотря на гладкую, как тарелка, воду. Теперь все вокруг было вздыблено, черные тучи неслись по небу, ветер швырял в лицо холодную водяную пыль, прохватывал даже через штормовки.

Вот оно, ласковое «мандариновое» море. Будто кто-то погладил его против шерсти.

Они полчаса назад вышли точно к указанному району и теперь вели поиск в квадрате. Горчаков поставил двух сигнальщиков на мостике. Сам он вел наблюдение из рубки. Но вспененное море было пустынным. Худое, смуглое лицо Горчакова казалось непроницаемым, но на душе у него было тревожно. Шторм крепчал. Хрупкий корабль — готов ли он к таким передрягам? Сколько еще смогут продолжать поиск?

Горчаков на минуту закрыл глаза, прогоняя усталость. После напряжения в них вспыхивали радужные круги. Слабый запах одеколона защекотал ноздри — слева к самому уху наклонился Доскаль:

— Есть связь, Сергей Николаевич…

В радиорубку Горчакову пришлось пробираться тесным внутренним коридором. Он цепко хватался за перила, нагибал голову, слыша, как стонут переборки от ударов волн. Радист Ткаченко уступил ему свое место, протянул микрофон. Далекий голос забубнил:

— Двадцатый, двадцатый, как слышите?

— Слышу вас хорошо. — Горчаков держал микрофон у самого рта, боясь, что его не поймут, — Слышу вас хорошо.

— По уточненным данным на лодке ушел в море ученик девятого класса Александр Савчук. Как поиск?

«Вот оно что! Пацан, — пронеслось в голове у Горчакова. — Зачем же он в море, как же так?..»

— Как идет поиск? — спросил далекий нетерпеливый голос.

— Лодки не обнаружил. Ищу в квадрате уже тридцать минут, — сказал он, словно очнувшись.

— Волна большая?

— Баллов шесть. Крепко трясет.

— Ожидается усиление шторма до одиннадцати баллов. Разрешаю по усмотрению прекратить поиск, идти на базу. Как поняли? Прием.

«Значит, крышка этому сопливому мореходу. Вот оно как бывает. Был человек и нету…»

— Как поняли? Прием.

— Вас понял, — хрипло сказал Горчаков. — У него родители есть?

Радио помолчало, словно на той стороне удивились неуместности вопроса.

— Мать.

— Вас понял.

— Действуйте по обстоятельствам. Желаю успеха.

И тишина, потрескивание, шорохи. Горчаков не сразу снял наушники. Зеленый глазок индикатора, то расширяясь, то сжимаясь, словно подмигивал ему.

Он закрыл глаза и вдруг явственно увидел пляшущую на волнах лодку, мальчишеское лицо с растянутым в жутком крике ртом, руки, вцепившиеся в скользкие борта, судорожно скорченное на дне тело…

Он выскочил на мостик. Ветер ударил в лицо колючей водяной пылью, завыло, зашумело в ушах. Лысых стоял справа на своем месте, не отнимая бинокля от глаз, словно прикипел к палубе. Капюшон штормовки бесновался за спиной.

— Ну как? — спросил Горчаков.

— Пусто, товарищ командир.

Горчаков сжал поручень так, что побелели костяшки пальцев. Самонадеянный сопляк! Из-за него сейчас приходится болтаться в штормовом море. Вот выловить бы его и всыпать ременной каши.

— Слушай, Слава, — он склонился к самому уху Лысых, — там, в море, на этой паршивой лодке пацан. Очень прошу тебя — гляди получше. Где-то тут он должен быть. Не найдем, пропадет… Очень прошу тебя…

«Если он еще есть, если еще жив», — пронеслось в голове.

Лысых обернулся, скуластое, исхлестанное ветром лицо было красно и лоснилось, как после бани. Глубоко посаженные серые глаза встретились с глазами Горчакова, тревога мелькнула в них.

— Понятно, товарищ командир, — сказал тихо.

Горчаков вернулся в рубку, тяжело опустился в кресло. Рука дрожала, когда потянулся за папиросой. Закурил, откинулся на спинку. Сильный удар в правый борт вызвал резкий крен, полетела на пол пачка «Беломора». С трудом корабль выпрямился и сейчас же стал заваливаться влево.

— Нужно возвращаться, Сергей Николаевич. — Доскаль положил ему руку на плечо.

Горчаков почти физически ощущал ее тяжесть. В этом жесте было не только товарищеское участие — Доскаль словно предлагал разделить ответственность за принятое решение.

«Там мальчишка в шлюпке, школьник», — захотелось закричать Горчакову. Но он неожиданно жестко сказал:

— Продолжать поиск! И прекратить давать мне советы!

Он не обернулся, но представил себе, как густо побагровело доброе, широкое лицо Доскаля. Рука обмякла, соскользнула с плеча.

— Есть…

— Включить прожектор!

— Есть! — Доскаль вышел из рубки.

«Ты мне простишь это, Доскаль. Я объясню тебе потом. Там чей-то сын, понимаешь? Пока есть хоть крохотный шанс. Ты никогда не оказывался на утлой лодчонке в бушующем море. А мне пришлось. Просто я никому не рассказывал об этом. И не расскажу, наверное, никогда. Потому что было так страшно, что об этом не расскажешь». Он наклонился к Цукадзе: