Тимофей Гуженко - Океан. Выпуск четвертый

— Батя! На кладбище приехали генералы!

Я навел на вершину кладбища бинокль и отчетливо увидел две автомашины и бронетранспортер. Группа немецких офицеров рассматривала в бинокли наш район обороны. Стоящий в центре группы офицер в кожаном реглане перстом указывал то на левый, то на правый наши фланги, потом резким взмахом руки рубанул вниз. Я догадывался, о чем он говорил. Немецкий стандарт борьбы с десантами — атаками с флангов отрезать от моря, затем нанести расчленяющий удар в центр и по частям уничтожить.

Я быстро передал координаты артиллеристам.

— Падает! — донесся голос Кудия снизу.

Это Зубков ударил по кладбищу. Снаряды упали с недолетом и правее. Я ввел корректуру. Генералы и их сопровождение бросились к машинам. Но шквал огня уже обрушился на макушку кладбища. Зато над нами в воздухе повисла «рама». Как только его не называли, этот самолет «фокке-вульф» с двойным фюзеляжем, — и «старшиной», потому что он прилетал точно в определенные промежутки времени, и «агитатором», так как нередко он бросал листовки, — но все-таки прозвище «рама» прилипло к нему больше всех. В основном этот самолет выполнял функции разведки и корректировки артиллерийского огня. После его появления всегда надо было ждать беды. И точно. Ударили артиллерийские и минометные батареи противника всех калибров. Вся наша «пядь земли» покрылась грибовидными султанами разрывов. Из-за Мысхако появились двенадцать пикирующих бомбардировщиков Ю-87, и через несколько минут у меня на крыше стало темно от разрывов снарядов, мин, авиабомб и сплошной пелены дыма. Из района кладбища ясно доносился характерный гул танковых моторов. Кричу вниз:

— Вызывайте Малахова! Немедленно открыть неподвижный заградительный огонь! Ефимову выслать штурмовиков в район кладбища!

Самолеты ушли, стало тише, осели поднятые разрывами авиабомб пыль и дым, и я увидел до десяти танков в сопровождении батальона пехоты. Артиллерия била по нашим флангам. Но вот, перекрывая гул немецкой батареи, ударили дивизионы — мой и майора Матушенко. Снаряды поставили стену разрывов перед танками. Пехота пригнулась, танки замедлили ход. Наши снаряды начали падать плотнее, вспыхнули сразу два танка, другие попятились назад, а два повернули куда-то влево.

Две вражеские роты перешли в наступление из района радиостанции и лагерного поселка — это уже с левого фланга. Но вот из-за Дооба, с неба, коршунами упала пятерка штурмовиков ИЛ-2. Их вел бесстрашный ас Миша Филиппов.

— «Грозный», я — «Сокол-5»! Дай целеуказание! — просит он.

Я передаю ему нужные данные. Слышен характерный шипящий со скрежетом звук авиационных «эресов», длинные шлейфы трасс пронизывают пространство около кладбища. Загорелось еще два танка, остальные, теперь уже не пятясь, а на полном ходу уходили восвояси. Пехота дрогнула и побежала. Мне уже не видно, а штурмовики делают еще два захода по обратному скату кладбища, нанося удары по скоплению войск второго эшелона. Но зато я ясно вижу, как слева противник перемахнул через железнодорожную насыпь и подошел ко мне на дистанцию 300—400 метров.

— «Грозный»! Ну как? — спрашивает Филиппов.

— Отлично! Молодцы! Быстрее возвращайтесь.

— Понял! Ждите!

И вот с Кабардинки взлетает новая пятерка, ее ведет сам комполка Ефимов. С высоты 20—25 метров «летающие танки» обрушили всю свою огневую мощь на цепи наступающих. Те остановились, залегли. Но в это же время из-за Мысхако появились пятнадцать Ю-87 в сопровождении истребителей МЕ-109Ф, наперерез им кинулись наши ЛА-5. Один наш ИЛ-2, оставляя за хвостом шлейф дыма, врезался в землю, правее радиостанции. Ударил по врагу артдивизион подполковника Неймарка. «Козлы» — пикирующие немецкие бомбардировщики — обрушили груз бомб на район пирсов и КП Куникова. Земля содрогнулась, последние доски настилов на пирсах взлетели в воздух. Небо опять померкло. Смерч огня и раскаленной стали бушевал над нашим клочком земли, и она судорожно дрожала.

Я стоял, плотно прижавшись к кирпичному дымоходу трубы. Спасибо печникам — отлично и прочно клали они трубы. Пули ежесекундно искали меня, одна, срикошетировав, попала мне в полусогнутую ладонь и обожгла. Дальше ждать было опасно, и я, стараясь перекричать гул, сообщил Кудию на рацию:

— Передавай Малахову три раза подряд: исполнить «Ураган».

Это был условный сигнал на огневое окаймление нашего участка обороны всей артиллерией базы и армии. Еще там, в курортном Геленджике, Малахов строго предупреждал меня: «Этим сигналом не злоупотреблять, давать его только в крайнем случае».

В последующем кромешном аду огня и дыма я только мысленно мог представить себе, зная таблицу взаимодействия, как все выглядело на практике. Ударил артполк особой мощности Резерва Главного Командования по батареям противника крупного калибра. Артиллеристы открыли заградительный огонь по периметру нашей обороны, штурмовики нанесли удар по вторым эшелонам. И все это продолжалось более часа. К исходу дня стало ясно: расчленить, подавить и сбросить нас в море противнику не удалось. Приказ немецкого генерала не сработал. Помимо того, что оборонялись моряки, мы находились в пределах досягаемости нашей артиллерии.

С наступлением темноты позвонил Котанов:

— Ну, «бог войны», огромное спасибо! Молодцы твои артиллеристы. День выстояли. Давай спускайся к нам.

За все это время я не был внизу. Радисты оказались молодцами. Они подорвали доски пола и спустились вровень с фундаментом и даже благоустроили свой «кубрик». Только прямое попадание могло уничтожить рацию.

На первом этаже дома раненые лежали так плотно, что некуда было ступить ногой. Одни бредили, другие просили пить, но воды не было. Их перевязывали, увещевали и отвечали на все их вопросы наши многострадальные медицинские сестры Нина Марухно, Зина Романова, Лида Верещагина и Маша Виноградова.

В темноте ночи дул норд-ост, и совсем рядом о берег бились свинцовые волны. Приподняв плащ-палатку, я зашел на КП. Трепетный свет фитилей, вставленных в снарядные гильзы, скупо освещал помещение. И, видно, потому, что я действительно был представителем грозного «бога войны», меня тепло встретили и каждый старался сказать что-то приятное. Все грязные, уставшие, с воспаленными веками, только блеск глаз выдавал радость первой удачи.

Куников, Старшинов и Котанов сидели за столом, слушая рассказ высокого и худущего краснофлотца Володи Сморжевского. Еще не остывший от возбуждения, он говорил сбивчиво, перескакивая с одного эпизода на другой.

— Видели героя? — спросил нас Куников, когда Володя ушел. — Жаль только, доложить как следует не умеет. А ведь больше двух десятков фашистов порешил, среди них — четырех офицеров.